— У меня нет смеси; я кормила только грудью…

— Я схожу в магазин и куплю, — перебил Доминик Брону. — Я вернусь раньше, чем ты поймешь.

Я сказала Доминику, какую марку купить, и он выбежал из спальни. Почти мгновенно моя сестра разрыдалась, глядя сверху вниз на свою дочь, которая все еще суетилась и отталкивалась от ее груди. В конце концов Джорджи перестала сосать, просто прислонилась к Броне и начала грызть свои пальцы, совершенно не интересуясь грудью Броны.

— Я ужасная мать, — воскликнула Брона, и ее взгляд наполнился отчаянием. — Я даже не могу накормить своего собственного ребенка!

— Эй, эй, — тихо произнесла я и наклонилась, обнимая сестру. — Это не ты. Это все Джорджи. Сейчас она пробует нормальную пищу, это тоже может отбить у нее охоту к молоку. Мы всегда знали, что она будет независимой маленькой мадам, верно?

— Да, но только, когда она станет старше. — Моя сестра шмыгнула носом. — Не сейчас.

Я нахмурилась, когда она продолжила.

— Я знаю, что жалуюсь на уход за ребенком, но я не это имею в виду. Просто иногда я так устаю.

— Брона, — тихо сказала я. — Каждая кормящая мать рано или поздно проходит через это.

— Я знаю, — воскликнула она. — Просто я не хотела, чтобы это случилось сейчас.

Я больше ничего не ответила; просто утешала свою сестру. Ничто из того, что я скажу или сделаю, не заставит ее почувствовать себя лучше. Ей придется смириться с этим самостоятельно, и со временем так и случится. Через час после того, как мы поняли, почему Джорджи капризничает, она выпила половину бутылочки с молочной смесью, которую Доминик купил в супермаркете, и съела больше половины маленькой тарелки морковного пюре. Ей понравилась нормальная пища, и сытый животик поднял ей настроение. Она заговорила на своем детском языке.

Громко.

Брона сказала, что это первый раз за две недели, когда она напилась молока и сверх этого съела пюре, не сопротивляясь и не вырываясь, как при кормлении грудью. Я увидела в глазах сестры тот момент, когда она полностью осознала, что Джорджи, вполне возможно, самостоятельно отлучается от груди, и заметила, что это разбило ее.

— Она вся в тебя, — обратилась я к Броне, чтобы отвлечь ее. — Болтушка.

Доминик усмехнулся, а сестра слегка улыбнулась.

— Кто моя самая любимая девочка во всем мире? — спросила я Джорджи, которая теперь лежала на моей кровати, а я нависала над ней.

— Если ты не скажешь, что это я, — вмешалась моя сестра, — мне будет очень больно.

Джорджи рассмеялась надо мной, хлопнула в ладоши и дрыгнула своими пухлыми ножками, что заставило меня широко улыбнуться. Теперь, когда ее накормили, она была в гораздо лучшем настроении.

— Скажи мамочке, чтобы она уходила, — пропела я.

Брона ворчала себе под нос, и что бы она ни говорила, Доминик смеялся.

— Я знаю, — сказала я своей племяннице, когда она залопотала на своем младенческом языке и начала пускать пузыри из слюны. — Расскажи мне все об этом... Ни в коем случае, она действительно так сказала... Боже мой... и что ты сделала... Нет, ты не могла!

Чем больше я говорила с Джорджи, тем громче и возбужденнее она становилась.

— Что делает моя жена?

Мое тело пришло в состояние повышенной готовности, услышав его голос. Кожа стала сверхчувствительной, у меня перехватило дыхание, соски затвердели, а клитор запульсировал. Моя реакция — это реакция подростка, который впервые обнаружил предназначение своей правой руки. Я могла списать только половину на гормоны беременности, потому что другая половина заключалась исключительно в том, что я полнокровная женщина, возбуждающаяся от всего, что касается Райдера Слэйтера.

Меня нельзя винить за это, потому что мой муж очень горячий.

— Она ведет очень напряженный разговор с Джорджи, — ответил Доминик своему брату. — Знаешь... девчачьи разговоры.

От смешка Райдера у меня по спине пробежали мурашки.