— Может, вам с Флорой одеться потеплее и сходить после обеда к «тарзанке»? — предлагаю я Алексу, но останавливаюсь на полпути к раковине. — Впрочем, нет, слишком уж холодно. Посмотрите лучше кино, вы же захватили с собой какие-то диски.

Кто-то надругался над Грейс. Сломал, изрезал ее тело и оставил голой на поле. Я обнимаю детей. Нельзя им играть на улице, пока мы живем в доме бабушки.

— Нет, мы хотим пойти на луг! Там вовсе не холодно. И Грэдин вечно там пропадает. Почему ему можно, а нам нельзя?

Алекс не ноет, но излагает свои доводы. Научился этому у отца? И так же, как и отец, понимает, что доводы не помогут. Решено — значит, решено. Я строго смотрю на него, потом снова подхожу к матери.

— Мама, — спрашиваю мягко, — хочешь сыра?

Ответа я не жду, но все равно всегда спрашиваю. Уже не помню ее голос, хотя с тех пор, как она замолчала, и прошла-то всего неделя. Никто не знает, почему мама не говорит.

Ставлю ей на колени тарелку с сэндвичем.

— Если придвинешься к огню еще ближе, то превратишься в тост. — Ловлю себя на том, что разговариваю с мамой, будто воспитательница в детском саду. — Алекс, вы погуляете с папой, но позже. Он придет в пять. — Я словно извиняюсь за запрет играть на улице.

Алекс расцветает в улыбке и тотчас превращается в маленького Марри. У него круглое живое личико, а предвкушение, горящее в глазах, несоразмерно предстоящему событию. Он так похож на моего мужа, которого, как мне кажется, я знаю как облупленного. Флора тянет меня за руку и вздыхает.

Что? — раздраженно чертит она в воздухе пальцем, сдвинув брови.

Папа, — рисую я в ответ. — Заберет вас в пять.

Флора, забыв о сэндвиче, бежит к бабушке и уютно устраивается у нее на коленях, потеснив тарелку. Похоже, Флора не рвется на прогулку. Со вздохом натягиваю резиновые перчатки, собираясь вымыть посуду. У мамы нет посудомоечной машины. А также стиральной машины, сушилки, телевизора и даже электрического чайника. Когда мы приезжаем к ней в гости, то влезаем в теплые свитера, а дети берут с собой переносной DVD-плеер.

— А куда мы с папой пойдем? — спрашивает Алекс, расправляясь с сэндвичем.

— Не знаю, но надеюсь, не на его ужасную лодку. Тем более вечером. — Я погружаю руки в мыльную пену, представляя, как Флора соскальзывает в реку, не в силах даже позвать на помощь. Ее рот наполняется водами Кема. — Наверное, поедете играть в боулинг или лакомиться пиццей.

Мысль о том, что вечер они проведут в городе, успокаивает. Там с ними ничего не может случиться.

— Или в гости, — добавляет Алекс.

— В гости? — быстро повторяю я. Надеюсь, Алекс ничего не заметил. В гости к мужчине или к женщине? Наши жизни уже расходятся.

Алекс пожимает плечами. Я оставляю эту тему, потому что раздается звон. Это Флора сбросила мамину тарелку на пол.

Ничего страшного, — машу я руками в желтых перчатках, в стороны летят хлопья пены.

Флора прячет улыбку, уткнув лицо в бабушкино плечо, а та нерешительно обнимает ее. Давно я не видела маму такой оживленной.

Марри опоздал на час. Бросаю ему ключи от машины — ожесточеннее, чем собиралась. Он ловит их у груди — удивленный, обиженный, — но по выражению лица я вижу, что он прекрасно меня понимает. Его машина в мастерской, ждет ремонта. Наверняка еще долго там пробудет. Я молюсь о том, чтобы он не посмел катать детей на лодке или пить за рулем моей машины. Нет, конечно, я могу ему доверять.

— Извини, я…

— Дети! — Мне не интересно, почему он опоздал и почему на нем лишь тонкий свитерок, когда на дворе вся земля в инее. — Входи и закрой дверь, а то замерзнешь.

Входи в мой детский сад, думаю я. И все-таки мне хочется укутать Марри одеялом, а потом и самой забраться под него. Я вздыхаю, сознавая, что такие моменты минули навсегда.

— Как ты поживаешь? — спрашивает он. — После того как…