Это Мила. Мальчик из пятого "б" с ней.

Я еще не знаю, что запах мыла и запах волос —

разные вещи. Но сердце бьется сильней.

Я знаю шутку: "Кина не надо, тушите свет!",

но не знаю ее значенья. На экране идут бои —

черно-белые, плоские. Чтобы понять сюжет,

нужно твердо знать, где немцы и где свои.

Если б ранили Милку, я был бы врач, чтоб ее спасти.

Был бы ранен сам – она, медсестра, спасла бы меня.

Кулечек тыквенных семечек. Лушпайки в потной горсти.

Шепот старушки: "Такая фигня! Такая фигня!"

"Наш-то город, который и раньше был мал…"

Наш-то город, который и раньше был мал,

нынче вовсе сгорбился, спекся, сжался.

Горожане хворают. Кто-то хребет сломал.

Кто-то желудком слаб. Кто-то умом помешался.

Кто хребет сломал, того в коляске везут.

Снизу вверх он глядит на везущего взглядом кротким.

Кто желудком слаб, тот тянет ночной сосуд

за собой, как щенка на поводке коротком.

Кто умом помешался, тот ходит одет кое-как,

приволакивает стопу, опираясь на буковый посох.

То лицо запрокинет, за чем-то следит в облаках,

то согнется к земле, чего-то ищет в отбросах.

Три столетья назад городок захватил дракон.

Змей немного состарился. Часто бывает в храме.

Зажигает свечи. Подолгу стоит у икон,

одна из которых – его портрет в золоченой раме.

Каждый год он просил девицу. А девицу не привели.

Вызывал Ивана на бой. А Иван лет пятьсот как помер.

Государственный гимн – колыбельная "Ай-люли,

нашу деточку загребли". Пыль. Инвентарный номер.

Все сознались во всем. Пребывание на цепи

стало общей повинностью. Там, в тюремном подвале,

десять лет хочешь – просто спи, хочешь – носом сопи.

Все там будем. Или уже побывали.

По ночам дракону не спится. Что-то неладно в груди.

Неужели сердце? А доктор сказал – усталость.

Из сада слышится окрик: "А ну, злодей, выходи!"

Дракон спускается в сад. Никого. Опять показалось.

"В садах кутили без опаски…"

В садах кутили без опаски,

но близился последний миг.

Не стали Трое ждать развязки

и пробирались напрямик.

Три их прозрачных силуэта

в один сияющий слились,

и треугольный сгусток света

беззвучно поднимался ввысь.

Внутри Него открылось Око,

и все предстало перед Ним,

и вспомнил Он, как одиноко

втроем идти путем земным.

Дворы, поросшие травою,

и обмелевшая река.

Старик качает головою,

лопочут слуги старика.

На груду стружек и опилок

теленка с меткою на лбу

свалили обухом в затылок,

веревкой прикрутив к столбу.

А дальше открывалась взору

гора. Он ясно видел гору

и дальше, сквозь масличный сад,

он видел городскую стену

и за стеной – угрюмый град,

где все друг другу знают цену

и бражничают все подряд.

Сияет тускло позолота

и окна спящие черны.

И – взрыв. Вдали – фигура Лота

на фоне огненной стены.

"И сделался великий гул…"

И сделался великий гул.

И языки огня спустились

на их главы. Господь взглянул

на верных слуг. Жизнь распрямилась.

И, как ручьи в один поток,

слились наречья. Весть благая

понятна, в каждый уголок

ума свободно проникая.