Едва выйдя на дорогу, образованную руслом реки, мы спугнули стадо жирафов; задрав торчком хвосты, они удалились от нас своей странной волнообразной поступью. И хотя они уже находились на расстоянии, превышающем дальность выстрела, Джон Гуд все же поддался искушению. Он остановился, вскинул ружье и прицелился в молодую самку, последнюю в стаде. По невероятной случайности пуля угодила ей прямо в шею, и жираф полетел кувырком через голову, словно подстреленный на бегу кролик.

– Черт побери! – вскричал капитан. – Ведь я, кажется, попал!

– Да, Бугван! – возбужденно загомонили наши носильщики-кафры.

Они прозвали Джона Гуда «Бугван» («стеклянный глаз») из-за его монокля. С этой минуты капитан считался, по крайней мере среди кафров, отличным стрелком, хотя в действительности это мнение не соответствовало истине. Поэтому всякий раз при очередном промахе Джона мы вспоминали его знаменитый выстрел.

Было решено остановиться и обустроить бивак. Велев слугам вырезать лучшие куски мяса жирафа, мы принялись строить ограждение на расстоянии около ста ярдов от одного из водоемов. Мы наломали усыпанных колючками веток кустарника и уложили их в виде круглой изгороди, а внутри, выровняв почву, соорудили постели из сухой травы. Вокруг стоянки слуги развели несколько костров.

К тому времени как убежище для ночлега было готово, уже всходила луна и наш ужин, состоявший из бифштексов мяса жирафа и хорошо прожаренных мозговых костей, был подан. Я не знаю лучшего лакомства, чем костный мозг жирафа, не считая, конечно, сердца слона, которым мы полакомились на следующий день. При свете полной луны мы сидели вокруг одного из костров и благодушно нахваливали капитана за его удивительный выстрел. Затем мы раскурили трубки, и начались рассказы о всевозможных охотничьих приключениях.

Постороннему наблюдателю наша троица показалась бы забавной.

Мы с сэром Генри сидели рядом, и контраст между нами мог привлечь чье угодно внимание. Я худощав, небольшого роста, весу во мне всего килограммов шестьдесят, с прокаленной на солнце кожей и торчащими во все стороны седыми волосами, жесткими, как платяная щетка. Широкоплечий и мощный Генри Куртис в сравнении со мной казался белокурым гигантом. Но удивительнее всех выглядел капитан Джон Гуд, который с удобством расположился на кожаном тюке. Со стороны казалось, будто он только что вернулся после удачной охоты где-нибудь в цивилизованной стране: совершенно чистый, аккуратный и изысканно одетый. На нем был охотничий костюм из коричневого твида, шляпа того же цвета и элегантные гетры. Мне, по правде говоря, впервые пришлось видеть в африканской пустыне столь опрятного, подтянутого и безукоризненно выбритого джентльмена. Его искусственные зубы были в полном порядке, а в правой глазнице, как обычно, красовался монокль. Капитан даже не забыл пристегнуть белый гуттаперчевый воротничок, из тех, что у него имелся изрядный запас.

Так мы и сидели, болтая о пустяках при волшебном свете луны и поглядывая, как наши кафры у другого костра посасывают свои трубки с мундштуками из рога южноафриканской антилопы, наполненные дурманящей травкой. Наконец они один за другим растянулись на земле, завернувшись в свои одеяла. Амбопа, не водивший дружбы с кафрами, сидел в стороне от спящих и, подперев голову ладонями, о чем-то углубленно размышлял.

Внезапно в тишине ночи из гущи кустарника донесся громовой рык.

– Это лев, – уверенно сказал я.

Мы вскочили и прислушались: будто вторя льву, со стороны ближайшего водоема донесся трубный рев слона.

– Слоны! – вскричали разбуженные кафры.

И тут же перед нашими глазами по направлению к зарослям медленно поплыла вереница гигантских туманных фигур. Джон Гуд схватился за ружье, по-видимому полагая, что уложить слона так же просто, как жирафа, с которым ему сегодня повезло, однако я придержал его руку и заставил сесть.

– Ни в коем случае, – вполголоса произнес я, – пусть они пройдут!