Больше всего беспокоило Тома то, что батюшка уже не находил удовольствия в обществе своих приятелей, а, напротив, избегал их. Даже сам Том был ему теперь в тягость. Сэр Эдвард, правда, еще гулял, но всегда один, а вечером, вместо того чтобы играть в карты, уходил в свою комнату и никого не пускал к себе. Что касается еды и чтения, то он ел не больше того, сколько нужно, чтобы не умереть, и вовсе не читал. Ему велено было пить разные травяные настои, но однажды он бросил в лицо Джорджу чашку с питьем, которую усердный камердинер уговаривал его проглотить, с тех пор никто уже не смел подавать ему другого напитка, кроме чая, в который Том подливал немного рому.

Между тем неисполнение докторских предписаний усиливало болезнь сэра Эдварда и ему каждый день становилось хуже. Он уже едва походил сам на себя, всегда сидел один, задумавшись, и сердился каждый раз, когда его кто-нибудь заставлял говорить. В парке была одна темная аллея, которая оканчивалась тенистой беседкой, больной ходил туда ежедневно, сидел по несколько часов молча, и никто не смел его беспокоить. Верный Том и почтенный Сандерс беспрестанно проходили мимо него так, что он непременно должен был их видеть, но напрасно: он притворялся, будто не замечает их, для того, чтобы не нужно было с ними говорить. Всего хуже было то, что он все чаще искал уединения и все дольше оставался один. К тому же зима уже приближалась, а известно, что туманные дни для несчастных, пораженных сплином, то же, что падение листьев для чахоточных. Все заставляло думать, что сэр Эдвард не переживет этого времени, если только не случится какого-нибудь чуда. Это чудо совершил один из тех земных ангелов, которые посылаются в мир, чтобы утешать несчастных.

Однажды, когда сэр Эдвард, по обыкновению, сидел в своей беседке, погрузившись в смертельную задумчивость, он услышал, что сухие листья в аллее хрустят под чьими-то ногами. Он поднял голову и увидел, что к нему идет женщина, по белому платью и легкой походке в этой темной аллее ее можно было принять за привидение. Больной пристально смотрел на незнакомку, которая осмеливалась его потревожить, и молча ждал ее.

Этой женщине на вид можно было дать лет двадцать пять, хотя на самом деле ей было несколько больше – женщина, цветущая уже не блестящей прелестью юности (которая так быстро проходит, особенно в Англии), но, если можно так сказать, второй красотой, которая складывается из угасающей свежести и начинающейся полноты. У нее были голубые глаза, какие нарисовал бы живописец, если бы хотел изобразить благотворительность, длинные черные волосы, от природы волнистые, вырывались из-под маленькой шляпки, которая, казалось, не могла вместить их. Черты лица были чистые и спокойные – такими отличаются женщины в северной части Великобритании. Одежда ее, простая и скромная, но сделанная со вкусом, представляла собой нечто среднее между тогдашним нарядом и пуританским костюмом XVII века.

Она пришла просить сэра Эдварда, славившегося во всей округе своей добротой, за одно несчастное семейство. Отец долго был болен и умер наконец накануне описываемого дня, оставив жену и четверых детей в крайней бедности. Хозяин дома, в котором бедная вдова жила со своими сиротами, был в Италии, а управитель, строго соблюдая интересы своего господина, требовал просроченной уплаты за квартиру и в противном случае грозил выгнать сирот из дому. Эта угроза была тем ужаснее, что уже приближалась зима, несчастные полагали всю свою надежду на великодушного владельца Уильямс-Хауза и просили ее ходатайства.