Кивнула, стиснув его руку. Хорошо – сперва его заботит она, старуха, а уж потом – сказанное предком. Раздумывая над словами Деда, решила про них не рассказывать. Хотя Дуротан и разумный, и уравновешенный, и добродушный, но подобные предсказания способны развратить самое стойкое сердце.

От него родится спасение оркам.

– Нет, сынок, мне хорошо. Но я слишком стара, а духи могучи.

– Хотел бы я его увидеть, – сказал Дуротан задумчиво. – Но я почувствовал… я его ощутил, точно.

– Да, и это куда больше, чем удостаивались многие.

– Мать, вы могли бы сказать мне… рассказать, что поведал предок? О том, буду ли я героем?

Пытается вести себя как взрослый, спокойно и сдержанно, но в голосе – нетерпение и мольба.

Ну, винить его не за что: все стараются жить, подражая легендам, глядя на подвиги предков. Он бы орком не был, если б не хотел так жить, не мечтал о геройстве.

– Пращур Тал’краа сказал, что это еще неясно, – ответила она откровенно.

Дуротан кивнул, не выказав разочарования.

Кашур больше не хотела ничего говорить, но как-то само собой вырвалось старческое, заботливое:

– У тебя долг перед судьбой, Дуротан, сын Гарада. Не лезь в битву наобум, не глупи, не спеши умирать, пока не исполнишь его.

– Глупец вряд ли хорошо послужит клану. – Дуротан усмехнулся. – Как раз так я и собираюсь себя вести, Мать Кашур.

– Тогда, будущий вождь, – Кашур усмехнулась тоже, – лучше б тебе позаботиться о спутнице жизни.

И расхохоталась, глядя, как в первый раз за все время путешествия к духам предков Дуротан сконфузился.

Глава 5

Дрек’Тар говорил мне: если задуматься, то время нашей истории было как ясный погожий день ранним летом. У нас, орков, было все нужное: благодатный мир, духи предков, чтобы вести нас.

Даже стихии благоприятствовали нам. Пища – в изобилии, враги свирепы, но уязвимы, а мы сами наделены многими дарами и талантами. Дренеи не были нашими союзниками – но не были и врагами. Они делились знанием и добычей, когда их просили. Это мы, орки, всегда держались поодаль, скрываясь и не доверяя. И это нас, орков, понудили исполнять чужую волю, сделали игрушкой в чужих руках.

Ненависть – могучая сила. Она может прожить дольше любого из живущих. Ненавистью можно управлять. Ненависть можно и породить.

Кил’джеден обитал во тьме – плотной, вечной, безвременной. Сквозь жилы его текла, пульсируя, мощь – лучше всякой крови, питательнее плоти, утолительнее любого питья, пьянящая и успокаивающая одновременно. Он не был всемогущ – пока не был. Пока миры падали к его ногам не силой мысли, но плодом войны, смерти, разрушения, чем Кил’джеден вполне довольствовался.

Изгнанники, предатели еще жили. Хотя для тех, кто обитал во времени и считал его, прошли многие столетия – Кил’джеден все еще чувствовал жизни беглецов. Где же они запрятались, Велен и ушедшие с ним? Трусы, не смеющие взглянуть в лицо ему и Архимонду, другу и союзнику в тяжелые времена… времена становления силы, когда из простых смертных они делались теми, кто есть сейчас.

И он, и Архимонд, и другие больше не звали себя эредарами. Велен назвал бы их ман’ари, но они – Пылающий Легион, армия Саргераса, избранные.

Кил’джеден протянул длинную алую руку, когтистую, изящную, в ничто, обнимавшее собою все сущее, – возникла зыбь, вопрос, устремленный в бытие. Когда враг удрал, в мироздание отправились разведчики, принесшие лишь вести о неудаче поисков. Архимонд пожелал казнить их за неудачу, но Кил’джеден добился, чтобы им оставили жизнь. Трусы сбежали – уж это он знал доподлинно. Остались те, кто жаждал одобрения и награды владык. И потому, хоть Кил’джеден и изъявлял свое неудовольствие провинившимся, иногда весьма болезненно, обычно давал им шанс исправиться. Иногда и еще один, когда видел, что они стараются изо всех сил, а не злоупотребляют терпением.

Архимонд такой заботы об изгнанниках не понимал.