Потому орки и поселились в ее священной тени.

Как бы ни ругались, ни ссорились предки, будучи живыми, умерев, они оставляли мелочные раздоры, живя согласно внутри святой горы. Она скоро придет туда – но не как согбенная, немощная старуха. В последний раз она поднимается сюда в изношенном, негодном теле. В следующий раз она прилетит к Ошу’гун духом, паря как птица в небе, с легким, чистым, слепленным заново сердцем.

– Что такое, Мать Кашур? – спросил Дуротан озабоченно.

Та заморгала, очнувшись, улыбнулась.

– Ничего, сынок, совсем ничего, – заверила вполне правдиво.

Пока шли до подножия, длинные тени слились в сумрак, изгнав солнечный свет. Придется заночевать здесь, а подниматься уже с рассветом. Дуротан быстро заснул, завернувшись в шкуру им же недавно убитого талбука. Мать Кашур с удовольствием наблюдала, как он сладко и безмятежно сопел. Сон невинного ребенка… А она эту ночь проведет без снов. Чтобы увидеть завтра предков, разум должен быть чист.

Подъем был долгим и трудным, Кашур не раз сказала спасибо и надежному посоху, и надежной руке Дуротана. Однако сегодня путь казался легче: и ноги ступали уверенней, и дышалось вольготнее – будто предки тянули к себе, добавляли сил немощному телу старухи. Остановились у входа в пещеру духов – безукоризненно ровному овальному отверстию в гладком склоне. Как всегда, Кашур ощутила, будто вступает в самое лоно земли. Дуротан попытался сделать храброе лицо, но изобразил лишь растерянность. Теперь Кашур не улыбалась ему – юнец должен поволноваться! Ему вступать в священное место, и не просто так, а по требованию далекого предка. Даже она, старуха, и то волнуется.

Зажгла пучок травы с терпким, сладким запахом, помахала вокруг юноши, чтобы очистить. Затем помазала кровью отца, пролитой специально для этого и собранной в маленький прочный кожаный кисет. Положила морщинистую руку на гладкий низкий лоб юноши, пробормотала благословение, кивнула.

– Ты и сам знаешь, что предки призывают почти всегда тех, кому назначено идти путем шамана, – сказала сурово.

Дуротан вздрогнул, кивнул.

– Я не знаю, что случится. Может, вовсе ничего. Но если все же случится – веди себя достойно, не оскорби возлюбленных предков.

Дуротан сглотнул, кивнул снова. Вдохнул глубоко, выпрямился, расправил плечи. Кашур усмехнулась: держится молодцом, виден будущий вождь.

Зашли в пещеру, Мать Кашур – первой, чтоб зажечь факелы на стенах. В их оранжевом свете показалась извилистая тропа, ведущая вниз, выглаженная до блеска множеством босых и обутых орочьих ног. Там и сям были вырезаны ступени для опоры на гладкой тропе. В тоннеле всегда было летом прохладней, а зимой теплей, чем снаружи. Кашур коснулась пальцами стены, вспоминая, как впервые попала сюда давным-давно: сердце колотилось бешено, смотрела вокруг удивленно, чувствуя теплую, липкую кровь матери на лице.

Наконец длинный пологий спуск привел к ровной площадке. На стенах больше не было факелов, и Дуротан глянул удивленно.

– Чтоб прийти к предкам, света не нужно, – сказала Кашур.

Дальше пошли в темноте.

Дуротан не испугался, но растерялся немного, оставив позади привычный мир. В кромешной темноте Кашур протянула руку, коснулась Дуротановой ладони – веди меня! Сильные толстые пальцы мягко обняли ее руку. И Кашур подумала, что даже сейчас, во тьме, когда другие стиснули бы испуганно руку шамана, Дуротан подумал о ее старости, о больных костях – и не стал давить сильно. У будущего вождя мудрое сердце.

Дальше пошли молча. И вскоре, будто заря после долгой мглистой ночи, вокруг заструился свет.

Теперь уже Кашур могла различить силуэт рядом – молодого орка, но уже с телом взрослого воина. Смотрела за ним внимательно: чудо пещеры предков ей было привычно, – но как поведет себя молодой Дуротан?