Дмитрий улыбается.

– Возможно, именно это я упустил в своих исследованиях. Мы все должны просто попросить Бога, чтобы младенцы не впитывали химикаты своих матерей. Коротенькая воскресная молитва, Лили, – и ты сможешь вернуться к фолату и витаминам. Проблема будет решена. – Он неожиданно встает, распрямляется до своих шести с половиной футов, словно вытянувший ноги паук. – Идем, консуммируем твое лицемерие, пока ты не передумала. Я не вынесу, если ты вдруг решишь положиться на свою веру.

В лаборатории Дмитрия флуоресцентные лампы освещают столы из нержавеющей стали и исследовательское оборудование.

Дмитрий роется в ящиках. На столе перед ним лежит одинокий комок плоти, влажный и непристойный на стерильной сверкающей поверхности. Дмитрий замечает, что я смотрю на него.

– Ты не догадаешься, что это. Обычно они меньше.

Часть комка чуть больше глазного яблока. Остальное – тонкий придаток, свисающий из основной массы. Мясистая, сосудистая, жирная пульпа. Дмитрий копается в очередном ящике. Не поднимая глаз, отвечает на собственный вопрос:

– Гипофиз. Восьмилетней девочки. Она страдала от ужасных головных болей.

Я шумно втягиваю воздух. Даже для химии это слишком.

Дмитрий улыбается моей реакции.

– В десять раз крупнее нормы. И не в группе риска: прекрасное наблюдение во время беременности, хорошие защитные маски, пища с низким содержанием пестицидов. – Он пожимает плечами. – Думаю, мы проигрываем битву. – Открывает следующий шкафчик. – А. Вот. – Он достает упакованный в фольгу квадратик размером с презерватив с черно-желтой маркировкой и передает мне. – Я уже списал дозу как выданную. На статистику это не повлияет. – Он кивает на комок плоти. – А ей он точно ни к чему.

«НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», – гласит надпись на фольге. Также присутствует контрольный идентификатор и эмблема Отдела испытаний на человеке Управления по контролю за продуктами и лекарствами: двойная спираль ДНК и микроскоп. Я протягиваю руку, но Дмитрий отодвигает пакетик.

– Надень прямо тут. Новая основа – клеточная фольга. Можно отследить. Поэтому надевать следует только в больнице. – Он кидает мне пакетик, сконфуженно пожимает плечами. – Наши спонсоры думают, что слишком много доз уходит в неизвестном направлении.

– Сколько я должна носить его, прежде чем смогу уйти?

– За три часа ты получишь большую часть дозы.

– Этого достаточно?

– Кто знает? Кого это волнует? Ты отказалась от лучшего лечения. Пожнешь, что посеяла.

Ответить мне нечего. Дмитрий слишком хорошо меня знает, чтобы потчевать его сказками, которые я рассказываю себе, которые утешают меня в три утра, когда Джастин спит, а я смотрю в потолок, слушая его ровное, честное дыхание. Это для нашего брака… Это для нашего будущего… Это для нашего ребенка.

Я срываю упаковку, вытаскиваю блузку и расстегиваю слаксы. Засовываю дерму под резинку трусиков. Дерма прилипает к коже, и я представляю, как очищающее лекарство вливается в мой организм. Несмотря на насмешки, Дмитрий дал мне спасение, и внезапно меня накрывает волной благодарности.

– Мы тебе обязаны, Дмитрий. Правда. Мы не могли ждать, пока закончатся испытания.

Дмитрий утвердительно хрюкает. Он занят тем, что ковыряет раздутый гипофиз мертвой девочки.

– В любом случае вы бы никогда не смогли его себе позволить. Он слишком хорош, чтобы раздавать направо и налево.

Скребок настигает меня в метро.

Вот я сижу и улыбаюсь детям в защитных масках «Хэлло, Китти» и «Берн герл» через проход – а вот наклоняюсь, срываю собственную маску и рыгаю. Девочки смотрят на меня, как на наркоманку. Накатывает новый приступ тошноты, и меня перестает волновать, что они думают. Я скрючиваюсь, пытаясь убрать с лица волосы, и блюю на пол между собственными ногами.