Я кручу диски на поясе, повышая пурнейт и перекрывая сайфусофт, и Майя снова кидается на скобы. Родильный стол угрожающе кренится. Я бросаюсь его ловить. Она замахивается на меня рукой, и ее ногти впиваются мне в лицо. Я отпрыгиваю, держась за щеку. Машу ее мужу, который ошеломленно стоит на другом конце родильного стола, широко распахнув глаза.

– Помогите мне ее удержать!

Он оживает; вместе мы укладываем Майю обратно на стол, а потом начинается новая схватка, и Майя всхлипывает и пытается свернуться клубком. Без сайфусофта нечему сдержать роды. Майя перекатывается от боли, трясет головой и стонет, маленькая и разбитая. Я чувствую себя негодяйкой, но не возобновляю обезболивающее.

– О боже, о боже, о боже, – стонет она.

Бенджамин кладет голову рядом с ней, гладит ее по лицу.

– Все хорошо, дорогая. Все будет хорошо. – Он поднимает на меня глаза, надеясь на подтверждение.

Я заставляю себя кивнуть.

Еще одна вызванная пурнейтом схватка. Теперь они следуют часто, тело Майи полностью под контролем высокой дозы, которую я в нее влила. Она притягивает к себе мужа и шепчет:

– Милый, я не хочу. Пожалуйста, это грех.

Еще одна схватка. С промежутком менее двадцати секунд.

Две могучие санитарки в веселеньких розовых блузах наконец вваливаются с топотом в дверь и берутся за Майю. Кавалерия, как всегда, опаздывает. Майя слабо отмахивается от них, пока не наступает очередная схватка. Ее обнаженное тело изгибается, и младенец выходит на последний отрезок пути, ведущего в наш мир.

– А вот и прекрасная королева лживых клятв.

Дмитрий сидит в окружении своего выводка, мой грех и мое искупление, объединившиеся в одном костлявом, больном человеке. Его плечи поднимаются и опадают от затрудненного астматического дыхания. Циничные голубые глаза впиваются в меня.

– На тебе кровь.

Я прикасаюсь к лицу и чувствую влагу.

– Пациентка с родильным безумием.

Вокруг нас носятся его подопечные, крича и завывая, целое племя разрегулированной человечности под присмотром Дмитрия. Если я введу в свой пояс номера пациентов, «МедАссист» выдаст мне список гипофизарных нарушений, надпочечных опухолей, половых пороков, расстройств внимания и обучения, сбоев в работе щитовидной железы, низких коэффициентов умственного развития, повышенной активности и агрессии. Целое отделение, заполненное образцовыми примерами действия химического законодательства, которое так и застряло в правительственном комитете.

– Твоя пациентка обезумела. – Низкий свист – так Дмитрий усмехается. Даже в трижды профильтрованном воздухе больничного Отделения химического вмешательства ему едва хватает кислорода, чтобы выжить. – Какой сюрприз. Эмоции вновь победили науку. – Его пальцы барабанят по кровати с неподвижным ребенком – пятилетней девочкой с грудями взрослой женщины. Дмитрий бросает быстрый взгляд на ее тело, снова смотрит на меня. – Похоже, теперь никто из беременных не хочет подвергаться наблюдению.

Против своей воли я краснею; Дмитрий издевательски смеется, но вскоре смех переходит в приступы кашля, он сгибается и ловит ртом воздух. Затем вытирает губы рукавом лабораторного халата и разглядывает оставшийся кровавый след.

– Надо было отправить ее ко мне. Я бы ее убедил.

Рядом с нами таращится в потолок неподвижная девочка, напоминающая восковую куклу. Безумный коктейль эндокринных нарушений заставил ее впасть в кататонию. Вид девочки придает мне смелости.

– У тебя еще остались скребки?

Дмитрий смеется, хитро и вкрадчиво. Поглядывает на мою исцарапанную щеку.

– А что скажет твоя когтистая пациентка, если узнает?

– Пожалуйста, Дмитрий. Не надо. Я и так себя ненавижу.

– Не сомневаюсь. Между своей религией и своей профессией, как между двух огней. Я удивлен, что твой муж терпит твою работу.

Я отворачиваюсь.

– Он молится за меня.

– Разумеется, Бог решает все проблемы.

– Не надо.