Конрад вел себя как типичный мужчина: сначала уверял с жаром, что это не он был, потом сказал, что на самом деле не знал, что делает, потом шептал, чтобы Сара взяла себя в руки, что жизнь нельзя строить на одних только эмоциях, потом риторически повторял, что скажут родители, если она в последнюю минуту отменит такое грандиозное торжество без всякого повода, потом пробовал ее убедить, что это, боже мой, просто неудобно, потом шипящим шепотом спрашивал, зачем она устраивает скандал из-за пустяка и губит его любовь, а потом крикнул, какое она имеет право за ним следить!

А потом выбежал за ней на лестницу и кричал, что очень хорошо, что она настоящая идиотка и что он не позволит ей делать из себя дурака, и кто ему за все это вернет деньги, но Сара заткнула уши и бежала через улицу к дому родителей, уговаривая себя, что это все только сон, что она проснется и окажется на столике примеряющей свадебное платье и что все это неправда, что это расплата за ее воображение и что это невозможно.

Но, к сожалению, это было возможно.

Когда она вбежала в дом, Коротыш, увидев ее, радостно залаял и от счастья наделал лужу в прихожей, отец схватил ее за плечи, а мама побледнела.

– Не будет никакой свадьбы, – всхлипывала Сара. – Он трахался с Гражиной.

– Какие слова ты употребляешь? – вскипела мама и покраснела. От злости.

– Ах, сукин сын! – вырвалось у нее первый и последний раз в жизни.

Но на это никто не обратил внимания.

А отец спросил:

– Ну что мы теперь будем делать, дорогая?

* * *

Сару абсолютно не волновало, что они теперь будут делать. Она спрятала чудесное свадебное платье в шкаф в прихожей, но перед этим, ясное дело, запаковала его в пластиковый мешок, а потом словно заморозилась. Не уронила ни одной слезинки. Превратилась в скалу. У нее появился трезвый взгляд на жизнь и на себя. Она приняла твердое решение, что теперь ее никто и никогда не обманет.

Через две недели она расклеилась. Горе захватило ее в свои объятия, словно волна, она лежала в комнате, прижавшись к подушке, мокрой от слез, конечно же, в полном и трагическом одиночестве и не давала никому о себе знать. Ее жизнь покрылась мглой, и она обещала себе, что никогда-преникогда она никому не будет больше верить.

Конечно, она оплакивала и Конрада, и дружбу с Гражиной.

Она не могла ответить себе на вопрос, кто сильнее ранил ее: первая, неповторимая и необыкновенная любовь или подруга, которой она безгранично верила.

Иногда она представляла себе, что Конрад переспал с другой и что она может поделиться этим с Гражиной, найти у нее сочувствие и поддержку. Она представляла, будто они долгими ночами беседуют с ней об этом, и Гражина ей говорит:

– Он просто тебя не стоил.

И тогда она все-таки была с ней, а не оставалась одна на целом свете.

Нет, он стоил моей подружки, а я была глупее, дурнее, наивнее всех, кого знала! Так она порой думала о себе и заливалась слезами.

Нет, нет, это должно было быть иначе. Еще когда-нибудь у него внутри все перевернется от тоски по мне, – думала она в порыве ярости, в перерывах между жалостью к себе и планами, как отомстить Гражине.

– Оставь ее в покое. – Идена приходила к Саре, несмотря на то, что у нее теперь была собственная квартира. – Оставь ее, пусть она имеет то, что заслужила, – мужика, который ей изменяет. Большего ей пожелать нечего. И так у нее жизнь пропащая.

– Как она могла это сделать? – спрашивала Сара Идену.

– Нодмально, – передразнивала ее Идена… – Всунул, вынул и выплюнул ее, – ругнулась она, а Сара закрывала руками уши, чтобы не слышать столь вульгарного объяснения, и злилась на Ирену.

– Ты не сообдажаешь, не сообдажаешь, – кричала она на кузину.

– Это ты ничего не соображаешь, золотко, – злилась в ответ Идена. – Встряхнись, есть несчастья гораздо тяжелее.

Но Сара не представляла себе тяжелее несчастья, чем Конрад с Гражиной.