Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом - Софи Ханна (2016)

Выбора у него не было. Приветствие, которого она требовала от него всякий раз, никогда не выходило у него естественно. Он был из тех, кто любит все делать по правилам, и если не существовало такого правила, которое запрещало бы человеку его происхождения говорить «Эти» вдовствующей виконтессе, супруге покойного пятого виконта Плейфорда из Клонакилти, то, по мнению самого Гатеркола, его стоило выдумать.

Особенно ему было обидно – и он нередко себе в этом признавался, – что леди Плейфорд, для которой он готов был на все, плевать хотела на любые правила и ядовито насмехалась над теми, кто им рабски следовал, называя их «жуткими сухарями и занудами».

– Здравствуй, Эти.

– Наконец-то! – И она раскинула руки так, словно намеревалась заключить его в жаркие объятия, хотя Гатеркол прекрасно знал, что ничего подобного она в виду не имеет. – Полдела сделано. Теперь можешь расслабиться. Только не сильно! Вторая половина еще важнее первой, но мы займемся ею не раньше чем обсудим мою текущую стопку.

«Стопкой» леди Плейфорд неизменно называла любую рукопись, над которой работала в настоящее время. Вот и теперь она послала обиженный взгляд своему новейшему изделию, нахохлившемуся на уголке ее письменного стола. На взгляд Гатеркола, оно походило не столько на роман в процессе написания, сколько на застывший ураган из бумаги: страницы с оборванными краями измяты, со всех сторон торчат «собачьи уши» загнутых углов… В общем, в «стопке», несмотря на ее название, не было даже намека на упорядоченность.

Леди Плейфорд встала из своего кресла у окна. Она никогда не бросала в него ни взгляда, Гатеркол заметил. Если рядом было человеческое существо, леди Плейфорд предпочитала изучать его, а не тратить время на созерцание природы. Хотя вид из ее окна открывался превосходный: розарий, а за ним большой, совершенно квадратный газон со статуей ангела точно в центре – подарок покойного виконта Гая Плейфорда жене на тридцатую годовщину свадьбы.

Сам Гатеркол неизменно смотрел и на статую на квадратном газоне, и на розовый сад, и на дедовские часы в холле, и на бронзовую настольную лампу в библиотеке, с хрустальным абажуром в виде раковины; он сознательно обращал внимание на вещи. Ему нравилось то чувство стабильности, которое в них как будто заключалось. В Лиллиоуке редко что-нибудь менялось – под «чем-нибудь» Гатеркол понимал прежде всего вещи, неодушевленные предметы, а не общее состояние дел. Зато леди Плейфорд, которая едва ли не в микроскоп разглядывала любое человеческое существо, волею случая оказавшееся с нею рядом, совершенно не интересовалась объектами, не умеющими говорить.

В ее кабинете – той самой комнате, где они теперь сидели с Гатерколом, – две книги в большом шкафу у дальней стены стояли вверх ногами: «Шримп Седдон и Жемчужное ожерелье» и «Шримп Седдон и Рождественский чулок». Так было, когда Гатеркол пришел сюда впервые. И теперь, шесть лет спустя, ему даже не хотелось их поправить: наоборот, он очень расстроился бы, если б кто-нибудь это сделал. Ни одной книге, кроме тех, что принадлежали перу самой Этелинды Плейфорд, не дозволялось осквернять гармонию этих полок. Нарядные цветные корешки – красные, синие, зеленые, оранжевые, фиолетовые – вносили светлую ноту в убранство комнаты, мрачноватой от деревянных панелей; книги специально делали такими, ведь дети падки на все яркое; однако ярче всего в кабинете сияла серебряная копна волос самой хозяйки.

Она села как раз напротив Гатеркола.

– Я хочу поговорить с тобой о моем завещании, Майкл, и попросить тебя об одолжении. Но сначала скажи мне вот что: как, по-твоему, может ребенок – обычный ребенок – знать что-нибудь о хирургической операции по изменению формы носа?