«Надо же! Второй раз Лавр водителем «скорой помощи» работает и опять Юльку вместо Настены привез. Да что ж он вытворяет-то? Ну, дает! У всех на глазах… ох, дед ему и устроит!»

Увидев мать, вышедшую из фургона с тяжелоранеными, Лавр соскочил с коня и стиснул ее в объятиях.

– Аннушка, свет мой… живая!

– Отпусти, дурень, люди же кругом!

– Живая, а я уж думал…

– Да отпусти ж ты! Совсем очумел!

«Отпусти-отпусти, а сама не вырывается. Кхе, как говорит лорд Корней. А вот и он, легок на помине. Ну, что-то будет!»

– Лавруха! Ополоумел? Анька, а ты чего тут… Кхе! Пошла к раненым! И ты тоже! Сын еле дышит, а у тебя одно на уме! Совсем сдурели, мне тут только ваших… этих самых… не хватает!

Дед явно сам растерялся от бурного проявления страстей и не знал, как себя вести. В конце концов, разозлившись не столько от недопустимого поведения сына и невестки, сколько от собственной растерянности, схватил Лавра за ухо и оттащил от «предмета обожания».

– Иди, там он, Анька, покажи… Тьфу! Тут беда, а им все… Михайла, а ты чего вылупился? Хватит на снегу сидеть! Ну что за народ, только б целоваться, у этого бабы нет, так он с собакой! Помог бы лучше лекарке с коня слезть, столько верст охлюпкой проскакала, весь зад отбила, бедная!

Юлька действительно сидела, вцепившись в заднюю луку седла, бледная, с закушенной губой.

«Конечно, таким аллюром, без седла и стремян, тут и мужика здорового умотало бы. Руки, наверно, трясутся, как она лечить-то будет?»

– Юля, давай слезть помогу. Давай руки, осторожненько. Чиф, не мешай!

– Ой!

На ногах Юлька не удержалась и обвисла на Мишке всей тяжестью.

– И эти обниматься, да что ж это такое-то! – снова завозмущался дед. – Совсем с ума посходили!

– Деда, она стоять не может!

– Сидеть – тоже! – уверенно заявил Корней. – Подержи ее пока так, сейчас я тулуп постелю, пусть приляжет, все равно с нее прямо сейчас толку не будет.

Мишка помог Юльке улечься на живот, потоптался рядом и не нашел ничего лучше, чем спросить:

– Есть хочешь? У нас каша как раз поспела.

«Что вы несете, сэр, какая каша? Похоже, лорд Корней прав – все свихнулись!»

– Что у тебя с головой? – поинтересовалась Юлька.

– Царапина, стрелой зацепило слегка.

– А я думала – мозги вышибло. Какая мне сейчас каша?

Юлька оставалась Юлькой даже в таком плачевном состоянии.

– Тогда хочешь, меду принесу или вина? У нас есть.

– А чего праздновать-то будем? – Юлька приподнялась на локтях и огляделась. – Что у вас тут случилось?

– А что, Петька не рассказал? – холодея от ужаса, спросил Мишка. – Он что, не доехал?

– Это тот парень, что ли? Да он вообще ничего толком сказать не мог.

– Почему?!!

– Потому что грохнулся где-то. Нашли кого послать, с санями управиться не может!

– Что значит «грохнулся»?

– А то и значит! Его лошадь в село приволокла: сани поломаны, голова разбита, правая рука сломана. Мать роды принимала, так бабы меня позвали. Сказали: «Бредит». А я как услышала про зеркало…

Юлька неожиданно всхлипнула.

– Дура-а-ак… я думала, его уже и в живых… а он – кашу…

– А кто ж тогда Петьке про зеркальце сказал, если меня уже… того? – Мишка почувствовал, как его отпускает страх за судьбу Петра.

– Дура-а-ак! Мы думали, вас всех… он один спасся…

– Ага, я – дурак, а вы – умные – вдвоем, без оружия, что б вы тут делали, если нас и в самом деле…

– Чурбан бесчувственный, не понимаешь ты ничего!

Мишка вдруг понял, что впервые в жизни видит Юльку по-настоящему плачущей. Дочка лекарки и плач казались ему до сих пор вещами несовместными, как гений и злодейство, по Пушкину. И, несмотря на то, что запас эмоций на сегодня, казалось, был исчерпан полностью, Мишка вдруг почувствовал некоторую стесненность в горле.