Они прошли мимо Рэнди, обаятельного уборщика, который из кожи вон лез, поддерживая в школе идеальную чистоту. Подойдя к аудитории, Джулия распахнула тяжелую деревянную дверь. В огромном помещении народу было битком, но при этом царила зловещая тишина. Многие всхлипывали. Кто-то качал головой. Несколько девочек сидели, крепко обнявшись. Как только Паркер увидела на сцене огромный портрет Нолана, у нее закружилась голова. Под портретом красовались гигантские буквы RIP из живых цветов.

Паркер смотрела на Джулию, чувствуя, что ее обманули. Она надеялась, что прощание с Ноланом уже состоялось в один из тех дней, когда ее не было в школе.

– Я ухожу, – прошелестела она, пятясь к дверям.

Джулия схватила ее за руку.

– Пожалуйста, – горячо зашептала она. – Если ты не останешься… ну, ты же понимаешь? Это может показаться странным!

Паркер прикусила губу. Это верно. После того, что случилось на вечеринке у Нолана, она не должна была привлекать к себе внимание.

Паркер скользнула взглядом по рядам. Маккензи Райт и Кейтлин Мартелл-Льюис сидели впереди. Ава Джелали – с другой стороны прохода, неподвижно застыв рядом со своим парнем. Девушки подняли глаза и переглянулись с Джулией и Паркер. Как они ни старались, вид у всех был пришибленный. Вот странно. Паркер едва их знала, но чувствовала, будто связана с ними теперь до конца своих дней.

«Как бы ты это сделала? Если бы хотела его убить?»

Паркер поморщилась. Слова Авы, сказанные в тот день на киноведении, всплыли в ее памяти сами собой, будто Ава вдруг оказалась у нее за спиной и зашептала на ухо. Паркер снова покосилась на сцену. Мистер Обата, директор школы, листал слайды презентации. Здесь были фотографии разных лет – Нолан выигрывает чемпионат штата по лакроссу, Нолана выбирают королем бала, Нолан со своей свитой в столовой. Паркер тоже была в этой свите, в те времена они с Ноланом дружили. Кадры перемежались с изображениями таблеток. Видимо, по замыслу организаторов, это мероприятие должно было поддержать борьбу с наркотиками, поскольку все слухи сводились к тому, что Нолан случайно принял слишком много своего любимого оксиконтина[3].

А потом появилось самое интересное – фотография Нолана, которую Маккензи выложила в сеть сразу после вечеринки. Та самая, где у него все лицо исписано. Изображение было сильно размыто, но текст ниже – длинный абзац о том, каким чудовищем был Нолан, – нет. Выходит, на собрании хотят еще и осудить травлю, которой он якобы подвергся. Что было вдвойне смешно, поскольку сам Нолан Хотчкисс был непревзойденным мастером травли.

В голове Паркер мелькали воспоминания о Нолане. Вот она садится с ним в машину. Вот смеется над его грязными шуточками. Вот мчится вдоль берега, чтобы прогнать страх. Пьяный восторг от выпитой на двоих бутылки водки. А потом та последняя ночь, когда он подмешал ей оксиконтин в напиток. И сказал: «Круто, скажи? Это бесплатно. Мой тебе подарок».

Они дружили несколько лет, но после той ночи он больше ни разу не заговорил с ней. Делал вид, будто ее не существует. Хотя, между прочим, это он был во всем виноват! Если бы он не дал ей те таблетки, все было бы по-другому. Паркер осталась бы прежней. Невредимой. Красивой, полной жизни. Настоящей. Идеальной.

«Он этого заслуживает», – вспомнилось ей сказанное несколько дней назад. «Его все ненавидят. Просто слишком запуганы, чтобы это признать. Мы прославимся!»

Внезапно мир вокруг заколыхался. Боль раскаленным шипом пронзила лоб, ослепила, как вспышка молнии. Паркер попыталась пошевелиться, но мышцы свело судорогой. Глаза сами собой закрылись.

Джулия подтолкнула ее вперед.

– Идем, – прошептала она. – Мы должны сесть. Нужно вести себя, как обычно.

Новая волна боли ударила Паркер в голову. У нее подогнулись колени. После того происшествия ее преследовали мигрени, и она чувствовала приближение очередного приступа. Но она не могла позволить себе свалиться здесь. Только не в аудитории, не при всех.