Ей всегда нравилось ощупывать и обнюхивать книги, особенно уцененные: новые книги пахли тоже по-разному, в зависимости от бумаги и клея, но их запах ничего не говорил о руках, которые их держали, о домах, где они нашли приют; они еще не обзавелись историей – совсем не той, какая в них рассказана, другой, параллельной, невнятной, тайной. Некоторые пахли сыростью, другие хранили меж страниц стойкий дух карри, или чая, или засушенных лепестков; порой углы были в масляных пятнах, длинная травинка, служившая закладкой в летний вечер, рассыпалась в прах; подчеркнутые фразы или пометки на полях складывались в подобие прерывистого дневника, в набросок биографии, иногда в свидетельство негодования, разрыва.

Эта книга пахла улицей – смесью ржавчины и дыма, птичьего помета и жженых покрышек. А еще, как ни странно, мятой. Из фальца выпало несколько стебельков, они бесшумно упали на землю, и запах усилился.

– Заида!

Новый зов и топот ножек; Жюльетта почувствовала, как ее толкнуло маленькое теплое тельце.

– Простите, мадам.

В голосе, на удивление низком для ребенка, звучало удивление. Жюльетта посмотрела вниз и встретила взгляд карих глаз, настолько темных, что казалось, будто зрачок занял собой всю радужную оболочку.

– Я тут живу, – сказала девочка. – Можно пройти?

– Конечно, – прошептала Жюльетта.

Она неловко отступила в сторону, и тяжелая створка стала закрываться. Девочка пихнула ее обеими руками.

– Вот поэтому папа всегда оставляет тут книжку, – терпеливо объяснила она. – Ручка для меня слишком тяжелая.

– Но почему книгу?

Вопрос вырвался сам собой, невольным упреком. Жюльетта почувствовала, что краснеет, чего с ней не случалось уже давно – особенно перед десятилетней пичугой.

Заида – какое красивое имя! – пожала плечами:

– А, эти! Он говорит, они “кукушки”. Смешно, правда? Как птицы. В них по три-четыре раза подряд повторяются те же страницы, они плохо сделаны, понимаешь? Их нельзя читать. Ну, читать по-настоящему. Покажи, это какая?

Девочка вытянула шею, закрыла глаза, принюхалась.

– Эту я пробовала. Дурацкая история, девушка встречает парня, она его ненавидит, а потом любит, но потом он ее ненавидит, и… Такая скука, что я в нее положила листочки мяты, пусть хоть пахнет хорошо.

– Хорошая мысль, – тихо сказала Жюльетта.

– Заходи, хочешь? Ты из передатчиков? Я тебя раньше не видела.

Из передатчиков? Девушка помотала головой. Слово тоже вызывало в ней картины из черно-белого фильма, маки́, рука, выстукивающая азбуку Морзе, неясные силуэты, бегущие, пригибаясь, по туннелям или подлезающие под колючую проволоку, девушки на велосипедах, развозящие в сумках листовки Сопротивления и с наигранным простодушием улыбающиеся немецкому солдату в какой-то серо-зеленой салатнице на голове. Сто раз виденные в кино и по телевизору картинки, такие привычные, такие гладкие, что иногда забываешь скрытый в них ужас.

– Значит, хочешь им быть? – продолжала Заида. – Это легко. Пойдем к папе.

Жюльетта опять замотала было головой, не соглашаясь. А потом ее взгляд оторвался от лица девочки и снова уперся в табличку с загадочным названием – впрочем, ничего странного, все просто, книги в самом деле не ведают ни пределов, ни границ, разве что границы языка иногда, это очевидно, – тогда почему?..

Мысли разбегались, но при этом она чувствовала, что время идет, что пора уходить, выбираться с этой улицы, надо как можно скорее бежать под неоновый свет лампы в своем кабинетике, к пыльному запаху досье “Объекты” и досье “Клиенты”, к бесконечной болтовне Хлои и кашлю месье Бернара, сухому или влажному, в зависимости от времени года, и к четвертому визиту пенсионеров, которые никак не могут решить, выбрать им домик в Мийи-ла-Форе или двухкомнатную квартиру на Порт-д’Итали.

– Пойдем, – решительно повторила Заида.

Она взяла Жюльетту за руку и втащила во двор, а потом аккуратно засунула книгу за створку ворот.