Азар переложила поудобнее подушку и снова легла. Подтянула одеяло, чтобы укрыть и дочку. Скоро Неда проснется и захочет есть. Текли минуты – и Азар нетерпеливо ждала, когда же Неда откроет глаза, и можно будет предложить ей груди, полные молока, уже сочащегося на рубаху. Каждый раз, когда дочка засыпала, Азар почти считала минуты до ее пробуждения. Никогда она не ощущала себя такой сильной и свободной, как в те секунды, когда брала Неду на руки, а та несколько мгновений искала сосок, наконец находила, обхватывала губами и принималась жадно, нетерпеливо сосать. Ради этого Азар и жила.

Она снова прислушалась к дыханию множества спящих. Взглянула в угол, где спала Фируза. Та не шевелилась. Азар откинулась на подушку и обняла Неду, уложив детскую головку к себе на плечо.

Когда Азар вызвали к Сестрам – сразу по завершении послеобеденной молитвы, – погода испортилась. Сквозь окно в кабинете Сестры виднелся клочок нависшего серого неба. Занавесок на окне не было, обстановка скудная: стол, стул, на стене портрет Верховного Лидера с длинной белоснежной бородой. Вдоль стен стояли шкафы, полные бумаг: документы, папки, и в каждой папке – чья-то жизнь.

«Все-таки Фируза мне отомстила», – думала Азар. Она сидела перед Сестрой в каком-то полусне, не в силах даже пошевелиться. Муха билась о стекло. Вдалеке, за окном, пронзительно каркала ворона.

«Почему ее забирают? – снова и снова спрашивала себя Азар. – У меня же еще есть молоко! Почему?..»

– Ты ведь не думала, что дочь останется с тобой навсегда? – спросила Сестра, барабаня пальцами по столу, и глаза ее недобро блеснули.

Азар молчала, чувствуя, как отчаянно дрожит и дергается что-то в углу левого глаза. Как холод от кафельного пола пронизывает подошвы и поднимается вверх по костям.

– А если она подхватит какую-нибудь болезнь? Здесь не место для ребенка.

Не место для ребенка, да. Место, откуда не видно неба, где так легко ломать, топтать и держать в повиновении.

Сестра помолчала, словно хотела, чтобы ее слова лучше дошли до сознания узницы, проникли глубже в сердце – так, как вонзается нож.

Молчала и Азар. Время для нее словно остановилось. Трудно было дышать, стены вокруг смыкались и давили на грудь, чадра лежала на голове неподъемной тяжестью.

Разумеется, на нее донесли. Сказали Сестрам: Азар мечтает, чтобы дочь оставалась с ней как можно дольше. А это неприемлемо. Выходит, Азар здесь счастлива – да так счастлива, что не может удержать свое счастье в себе и готова делиться им с другими! Слишком много счастья для тесной камеры с зарешеченным окном.

А счастью здесь не место. Здесь Эвин – место страха. Страх кипит здесь, словно вода под крышкой, выбивается наружу и окутывает город, словно пар из котла. Азар хочет, чтобы ее дитя осталось с ней: значит, больше не боится. Значит, пришло время отнять у нее дитя.

– Твоим родителям мы уже сообщили. Все организовали. Теперь можешь идти.

Азар поднялась со стула. За дверью громко болтали между собой две Сестры, готовые отвести ее обратно в камеру: что-то об ужине, о булочной, об уроках детей. У Азар кружилась голова. Когда она протянула руку к дверной ручке, что-то сорвалось с ее губ – стон, рыдание, кашель или просто капелька слюны. За окном, в отдалении, загремел гром. Азар повернула ручку и вышла.

С этого дня в камеру перестали приносить тазик с теплой водой для купания ребенка.

Крохотная белая бабочка влетела в камеру через зарешеченное окно. Прилетела с гор. Азар следила за ее полетом, пока бабочка не опустилась на желтую чадру-занавеску.

В камере никого не было. Все вышли во двор подышать свежим воздухом. «Я останусь», – сказала Азар, избегая глядеть товаркам в глаза. Теперь она ловила каждую тихую минуту, чтобы покормить Неду – и кормила так усердно, с такой страстью, словно стремилась вся растечься молоком и перелиться в своего ребенка. Чтобы всегда быть с ней вместе. Чтобы никто никогда их не разлучил.