Я будто слышал Катберта. Во всяком случае, как только речь заходила об Эбби, все тут же принимались расписывать, какая она восхитительная. Возможно, даже слишком красивая для меня…

– Вы проездом или поживете здесь?

– Об этом я ничего не знаю. Это дело нескольких дней, может быть, оно займет чуть больше…

– Могу завтра снова прийти, приготовить вам chiles rellenos![32]

– Не утруждайте себя, Мариса, я справлюсь сам.

Ее фаршированные перцы были выше всех похвал, но мне не хотелось, чтобы она принялась меня опекать все время, пока я здесь.

– Да кто вам такое сказал, что я утруждаюсь? Приду, и все тут.

Я наклонился вперед, чтобы посмотреть на кафельный пол.

– Блестит так, что я могу видеть там свое отражение.

– Ой, да вы смеетесь надо мной!

– Ни в коем случае! Смотрите: просто настоящее зеркало.

– Делать вам нечего, как глупости говорить: сейчас закончу работу. Время только с вами теряю!

Мариса удалилась в кухню, я же уединился у себя в кабинете. Это было единственное место в доме, где я чувствовал, что нахожусь у себя. Стены здесь были уставлены сотнями книг и видеодисков: произведения, в основном благодаря которым я еще подростком ощутил сильное желание заняться литературным трудом. На свободном месте я прикрепил афиши фильмов моих самых любимых режиссеров – Альфреда Хичкока, Билли Уайлдера, Орсона Уэллса, – а в дополнение к ним афишу моего «Дома молчания», которая всякий раз, как я смотрел на нее, воскрешала в памяти как мои успехи, так и провалы. Комната пребывала в чудовищном беспорядке; сюда Мариса не решалась даже заглядывать. Повсюду валялись бумаги, газеты, папки, а в особенности документы, которые у меня не было времени перебрать и от которых я не хотел избавиться из сентиментальных соображений. Первый раз, когда Эбби вошла ко мне в кабинет, она решила не делать замечаний по поводу царящего здесь беспорядка и не стала задерживаться, понимая, что она на моей сокровенной территории.

Не теряя времени, я снял все бумаги, прикнопленные на большой пробковой доске над столом. Их я заменил оставленной мне Харрисом фотографией моей матери и статьей из «Лос-Анджелес таймс», которую привез с собой. Без сомнения, она была одной из первых по «делу о леденящем душу исчезновении в Голливуде». Думаю, это было символично: мое расследование действительно начинается.

Примерно четверть часа спустя я услышал, как от дома отъехала машина Марисы, не желающей меня беспокоить, и понял, что все это время неподвижно просидел перед статьей и фотографией. Я знал, что завтра, перед тем как отправиться к Хэтэуэю, мне нужно осуществить то, что должен был сделать уже очень давно.

* * *

Медицинский стационар, где теперь жила моя бабушка, находился в Вествуде, всего в десяти минутах от меня. Это было большое розовое здание с роскошными условиями проживания, где комнаты выходили на четыре близлежащих жилых района, а вдалеке можно видеть здания центра города.

Все началось три года назад с трудностей в повседневных делах и небольших потерь памяти. Вирджинии – моей бабушке – только что исполнилось 82 года. Мариса, которая работала по дому и у нее тоже, много раз пыталась открыть мне глаза: «С вашей бабушкой нехорошо. Она больше не может жить одна». Я ничего не хотел видеть, упорствуя и по-глупому отрицая, пока однажды ее не нашли лежащей посреди гостиной; у нее был приступ. Мы проконсультировались у лучших специалистов, провели все возможные физиологические и неврологические исследования, но врачи не нашли ничего особенного. Вирджиния всего лишь состарилась, и полагать, что она и дальше может оставаться у себя, было бы чистейшим безумием.