– Так вот, мадемуазель, – промолвил он наконец, – разрешите объяснить вам, почему я взял на себя смелость пригласить вас сюда. Друзья очень расхваливали мне ваши чары и определенные способности, которые, как мне кажется, позволяют вам быть идеальной партнершей в некоторого рода играх.

Розали была явно польщена.

– Монсеньор, я была бы очень счастлива, если бы вы смогли получить какое-нибудь удовольствие от моей ничтожной персоны…

Герцог улыбнулся:

– Речь в данном случае не обо мне, – сказал он, – а о моем сыне, герцоге Шартрском, который сильно меня беспокоит. В свои восемнадцать лет он все еще невинен и, кажется, ничуть от этого не страдает. Он апатичен, ко всему безразличен и так мало интересуется женщинами, что мы все со страхом думаем, уж не получает ли он удовольствия от запрещенных развлечений…

Такая возможность действительно очень беспокоила герцога. Он боялся, что сын его пойдет по той кривой дорожке, по которой в свое время пошел его прапрадед, брат Людовика XIV. Поскольку этот предок до сих пор был позором всего семейства.

Розали Дютэ начала понимать, что от нее требовалось. Она стала слушать более внимательно.

Герцог между тем продолжал:

– Зная о вашем исключительном таланте, я подумал, что вы сможете оказать нам большую услугу и навсегда приобщить моего сына к прелестям вашего пола…

Молодая танцовщица, как, впрочем, и все артистки нашего великого лирического театра, была весьма искушенной по части любовных игр2. Она согласилась взяться за это дело и пообещала сделать все, что от нее зависит.

– И когда же мне надо будет начать?

– Сейчас же.

И герцог Орлеанский велел позвать сына.

– Я оставлю его с вами наедине. Он ничего не знает о моих намерениях, поэтому его поведение будет вполне естественным. Заставьте же дрожать каждую клеточку его тела, и я докажу вам, что никогда не был неблагодарным человеком.

В тот же момент в комнату вошел герцог Шартрский.

Это был высокий застенчивый молодой человек с очень свежим цветом лица. Он вежливо поприветствовал Розали и сел, стыдливо сжав колени. Отец его не стал понапрасну терять время.

– Мадемуазель Розали Дютэ, одна из самых очаровательных танцовщиц «Гранд-опера», – сказал он. – Она хочет что-то сказать вам с глазу на глаз… Надеюсь, вы сможете поддержать разговор и найти достойные ответы… А пока я вас покидаю…

Он поднялся и вышел, оставив молодых людей наедине.

Розали, у которой до этого уже было несколько подобных учеников, знала, что в преподавании науки любви малейшее стеснение, возникающее в отношениях между преподавателем и учеником, грозит стать помехой и нарушить весь нормальный ход обучения. Поэтому, не говоря ни слова, она подошла к герцогу Шартрскому, уселась к нему на колени и поцеловала в губы, «активно работая при этом опытным языком» для того, чтобы наилучшим и самым доходчивым способом доказать ему, что лучший в мире язык можно найти только в Париже…

Это будущему Филиппу Эгалите показалось несколько бесцеремонным, и он в испуге отстранился. Чтобы его успокоить, Розали прошептала ему на ухо:

– Простите меня, монсеньор, но вы мне очень нравитесь. Вы так прекрасны!

Эта грубая лесть немного успокоила герцога Шартрского, и он перестал отстраняться.

Розали, сразу же пустив в ход хорошо зарекомендовавшие себя приемы, решила подготовить его к усвоению ее первого урока.

К несчастью, бедный юноша, охваченный глубокой апатией, казалось, не проявлял к занятиям никакого интереса. «Его естество, которое ни одному таланту не удалось еще приучить к подобным проказам, – писал некий автор, – упорно оставалось глухим к ее призывам». Тонко чувствуя ситуацию, юная танцовщица поняла: для того чтобы герцог пошел за ней, надо сделать так, чтобы он, как говорят, «насторожился»…