– Нижайше осмелюсь заметить, что офицер, снимающий пробу на королевской кухне, никогда не «добавляет специи» в те блюда, которые должен отведать.

Это всех очень рассмешило, поскольку до всех дошел слух о том, что не так давно герцог Шартрский, шляясь по самым сомнительным притонам, подхватил «дурную болезнь». Он был поэтому, как тогда было принято говорить, «начинен специями»…

Филипп нисколько не обиделся. Скорее наоборот. Он ответил на это набором самых крайних непристойностей, что говорило о его хорошем настроении.

Потом, усадив девицу к себе на колени, он попросил ее оказать ему небольшие услуги…

Гости, в предвкушении зрелища, беспокойно заерзали на стульях.

– Не надо быть столь нетерпеливыми, стадо свиней, – шутя сказал им герцог. – Начинки этого слоеного пирога хватит на всех.

Он хлопнул в ладоши. Двери распахнулись, и в комнату впорхнуло полдюжины совершенно голых девиц из труппы театра «Опера» в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Они хотя и не были столь же свежи на вид, как девица из пирога, но были порочны ничуть не менее своей юной подруги…

И пошла потеха…

Некоторое время спустя склонный к причудам Филипп организовал для своего друга Фитц-Джейм-са, собравшегося жениться, любопытный «вдовий ужин», на который были приглашены все любовницы будущего семейного человека. Ужин проходил в обтянутой черным крепом комнате, где все девицы прикрывали свою наготу лишь черными кружевами…

На подобных ужинах любви каждый гость должен был исполнить песню. Приведем несколько куплетов, распевавшихся на этих «скромных ужинах» и наглядно иллюстрирующих атмосферу той приятной эпохи французской истории:

Пусть у любого другого

Мебели дома много.

Что толку мне от обстановки той?

Не вижу проку я в кровати золотой.

Мое убежище украшено одной

Непритязательной Софой.

Она в сатине белом хороша

И как-то по-весеннему свежа.

Ее я просто ужас как люблю.

И люстры свет неплох,

Он ярок, как в тот день, когда я лег

Впервые на Софу мою.

Ее прелестны очертанья,

Округлы и полны очарованья,

Она приносит радость мне.

Как я люблю в нее вжиматься

И в день ненастный согреваться

На милой мне Софе.

Ни днем, ни ночью я проблем не знаю,

На ней я с наслажденьем отдыхаю.

Она принадлежит лишь мне.

Она – сама восторг и совершенство!

Огромное я нахожу блаженство

В моей излюбленной Софе.

Она любого очарует знатока.

Но, к счастью, я один пока

Моею пользуюсь Софой.

С нее схожу я с крайним сожаленьем,

Но часто снова на нее влезаю с рвеньем.

На ней хочу весь век прожить я свой.

Сам же Филипп имел в своем репертуаре песни без этих двусмысленностей, поскольку терпеть не мог всех этих тонкостей и намеков. Он любил похабные куплеты и с нескрываемым удовольствием распевал их при всяком, как ему казалось, удобном случае, чем приводил даже своих видавших виды приятелей в крайнее смущение…

Эта разгульная жизнь сына стала в конце концов сильно беспокоить герцога Орлеанского. И тот в конце 1767 года решил женить сына для того, чтобы герцог Шартрский хотя бы немного остепенился.

После долгих раздумий герцог Орлеанский остановил свой выбор на очаровательной белокурой принцессе Луизе-Марии-Аделаиде, дочери графа де Бурбон-Пантьевр, ведущего свой род от графа Тулузского, сына Людовика XIV и госпожи де Монтеспан. Эта пятнадцатилетняя принцесса была, как и ее брат, принц де Ламбаль7, наследницей огромного состояния8. Женившись на ней, Филипп мог сделать Орлеанский дом самым богатым семейством Франции. Даже более богатым, чем правящая ветвь Бурбонов…

Свадьба состоялась 5 апреля 1769 года.