– Я не говорю тебе о результате. Я говорю о намерении. Побуждении. Писательство должно быть поиском истины, иначе оно ничто. Если через писательство ты не пытаешься познать себя, тщательно рассмотреть, что в тебе намешано, что тебя составляет, вскрыть свои раны, поковырять, раскопать собственными руками, если ты не задумываешься над собственной личностью, своими истоками, своей средой – это не имеет смысла. Писать можно только о себе. Остальное не в счет. Именно поэтому твоя книга нашла такой отклик. Ты покинула территорию романа, отбросила искусственность, ложь, притворство. Ты вернулась к истине, и твои читатели безошибочно уловили это. Они ждут, что ты продолжишь в этом направлении, пойдешь дальше. Они хотят сокровенного, нутряного. Они хотят, чтобы ты осмелилась сказать о том, что всегда обходила. Они хотят знать, из чего ты сделана, откуда взялась. Какое насилие породило такого писателя, как ты. Их не одурачишь. Ты лишь с одной стороны приподняла завесу, и они прекрасно это знают. Если это лишь для того, чтобы снова писать рассказики о депрессивных начальниках или о бездомных, то лучше бы тебе оставаться в своей маркетинговой конторе.

Я была потрясена.

Во время ссоры я теряюсь, у меня перехватывает дыхание, мозг не получает кислород, я делаюсь неспособной последовательно и логически аргументировать. Я стала довольно нелепо защищаться, уточняя деталь, как если бы это было самым главным:

– Я работала на предприятии в службе общественного контроля, а не в маркетинге. Это совсем другое.

Я бы объяснила Л., о чем идет речь, чтобы отвлечь ее, но Л. отложила нож и скрылась. Она отсутствовала несколько минут, из ванной доносился звук льющейся воды.

Когда она вернулась, мне показалось, что она плакала.

Что за ерунда? С чего бы Л. быть настолько заинтересованной в моей будущей книге? Она слегка коснулась своих щек румянами и заколола волосы. Надела жилетку поверх блузки. Я заговорила тихим, успокаивающим голосом:

– Понимаешь, вымысел, автобиографическое произведение для меня никогда не является ни принятым решением, ни претензией на что-то, ни даже намерением. На крайний случай, это результат. На самом деле, мне кажется, я не слишком отчетливо представляю границы этих понятий. Мои выдуманные истории всегда такие же личные, интимные, как другие. Иногда, чтобы изучить материал, требуется искажение. Главное – достоверность поступка, я хочу сказать, его необходимость, отсутствие расчета.

Я не находила правильных слов. Я понимала, что в глазах Л. демонстрирую досадную наивность. Я была потрясена. Мне бы хотелось продолжать, защитить себя. Но в этом споре лицом к лицу было что-то, что лишало меня такой возможности.

После короткого молчания она подлила масла в огонь:

– Я не о том. Это ты об этом говоришь. Мне плевать на коды, пакты, этикет. Я тебе толкую о поступке. О том, что приковывает тебя к столу. Я говорю о причине, которая на долгие дни привязывает тебя к стулу, как собаку на цепь, хотя никто не заставляет.

– Ну и?

– И вот этого ты не можешь не знать.

Я не знала, что сказать.

Я уже не понимала, ни о чем мы говорим, ни с чего все началось.

Л. снова взялась за приготовление ужина. Я смотрела, как она вытирает только что вымытые овощи. Я чувствовала, что ей приходится делать над собой усилие, чтобы замедлить свои движения, войти в ритм, доказывающий, что она успокоилась и что все это не имеет никакого значения. Я наблюдала за Л., с какой стремительностью она перемещалась по сравнительно тесному пространству, как огибала барную стойку, открывала шкафчики, прикасалась к предметам, углам, краям. Ее движения выражали беспричинную поспешность, нетерпение. Л. бросила овощи в вок с кипящим маслом.