Мы попали в невообразимую глушь. Жара стояла почище, чем июньской ночью в печи новоорлеанского булочника. На улице здесь и там непринужденно беседовали рассевшиеся в темноте семейства. Изредка подходили девушки, правда чересчур молодые, и с любопытством нас разглядывали. Они были грязные и босые. Мы облокотились о перила деревянной веранды покосившегося магазинчика. На заваленном мешками с мукой прилавке валялся облепленный мухами гниющий ананас. Внутри горела масляная лампа, снаружи — еще несколько бурых фонарей, а все остальное было черным-черно. К тому времени мы уже валились с ног от усталости и, конечно же, мечтали поспать. С этой целью мы проехали несколько ярдов по грунтовой дороге до задов городка. Однако уснуть нам не давала неправдоподобная жара. Поэтому Дин взял одеяло, расстелил его на мягком горячем песке дороги и тут же задал храпака. Стэн растянулся на переднем сиденье «форда», распахнув в надежде на сквозняк обе дверцы, но не было даже намека на дуновение ветра. Отстрадав свое в луже пота на заднем сиденье, я вышел из машины и, покачиваясь, встал во тьме. Город уснул мгновенно; лишь лай собак нарушал тишину. Ну как тут было заснуть? Грудь, руки и лодыжки каждого из нас покрылись укусами тысяч москитов. И тут меня осенило: я влез на стальную крышу машины и растянулся на спине. И хотя ветерок так и не подул, сталь сохранила в себе частицу прохлады и высушила мою потную спину, вдавив в приставшие к коже лепешки грязи тысячи мертвых насекомых, и тогда я ясно понял, как затягивают человека джунгли, поглощая его целиком. Валяться летней ночью на крыше автомобиля лицом к черному небу было все равно что лежать в закрытом сундуке. Впервые в жизни погода не просто задевала меня за живое, не просто ласкала меня, морозила или вышибала из меня пот — она стала мной. Я слился с воздухом. Пока я спал, мое лицо нежно обвевали невидимые рои микроскопических насекомых, и от этого мне было легко и приятно. Мрачное беззвездное небо было недоступно взору. Всю ночь я мог лежать там, обратив лицо к небесам, пострадав при этом не больше, чем от наброшенной на глаза бархатной портьеры. Тонули в моей крови дохлые насекомые, делились между собой ее остатками еще живые москиты, а у меня по всему телу пошел зуд, и весь, от корней волос до кончиков пальцев, я пропах удушливым, гнилостным зловонием джунглей. Лежал я, конечно, без башмаков. Решив окончательно избавиться от пота, я встал, надел свою засиженную насекомыми футболку и снова лег. Место, где спал Дин, было отмечено сгустком тьмы на еще более черной дороге. Оттуда до меня доносился его храп. Храпел и Стэн.

В городке мелькал время от времени тусклый огонек — это шериф со слабым фонариком совершал свой обход, что-то бормоча себе под нос в ночи джунглей. Потом я увидел, как этот огонек, покачиваясь, приближается к нам, и услышал легкие шаги по мягкому песчано-травяному ковру. Подойдя, шериф направил свет фонаря на машину. Я приподнялся и посмотрел на него. Дрожащим, едва ли не жалобным, предельно нежным голосом он произнес: «Dormiendo?» — и показал на лежащего на дороге Дина. Я знал, что это значит «спать».

— Si, dormiendo.

— Bueno, bueno, — тихо сказал он сам себе и, с неохотой и грустью повернув назад, продолжил свой одинокий обход.

В Америке Господь не удосужился сотворить таких чудесных полицейских. Ни тебе подозрительности, ни нервозности, ни хлопот: он оберегал покой спящего города — и дело с концом.