Мы были уже на подступах к последнему плато. Солнечный свет отливал золотом, воздух был пронзительно-синим, а пустыня с ее редкими речушками — буйством раскаленных песчаных просторов, неожиданно прерываемым библейской сенью деревьев. Дин уснул, и машину вел Стэн. Появились пастухи, одетые, как и в ветхозаветные времена, в длинные, падающие свободными складками хламиды. У женщин в руках были пучки золотистого льна, мужчины опирались на посох. Усевшись в тени огромных деревьев среди искрящейся на солнце пустыни, пастухи вели неторопливые беседы, а за пределами этой тени маялись от жары, высоко вздымая пыль, овцы.

— Старина, старина! — крикнул я Дину. — Проснись! Посмотри на этих пастухов, проснись и посмотри на тот благословенный мир, откуда явился Христос. Ты должен увидеть его своими глазами!

Он резко встрепенулся, оторвал голову от сиденья, окинул взглядом освещенную багровым закатным солнцем округу и вновь погрузился в сон. А проснувшись, подробно описал мне все, что увидел, и сказал:

— Да, старина, хорошо, что ты меня разбудил. О господи, что мне делать? Куда податься? — Он почесал живот, посмотрел воспаленными глазами на небеса и едва не разрыдался.

Близился конец нашего путешествия. По обе стороны дороги простирались бескрайние поля. Чудесный ветерок шелестел в ветвях изредка попадавшихся навстречу громадных деревьев и уносился к старым миссионерским церквушкам, оранжево-розовым в лучах заходящего солнца. Порозовели и огромные низкие облака.

— Мехико до темноты!

Мы одолели их, эти тысячу девятьсот миль, отделявших послеполуденные дворики Денвера от самых неоглядных ветхозаветных просторов мира сего, и уже почти достигли конца пути.

— Может, сменить майки? Они же все в насекомых.

— Ни за что! Именно в них мы в город и въедем, черти его раздери!

И мы направились к Мехико.

Короткий горный перевал неожиданно вознес нас к самым небесам, откуда как на ладони был виден Мехико, раскинувшийся внизу, в своем вулканическом кратере, и извергающий прорезаемый ранними вечерними огнями дым большого города. И мы ринулись вниз, через бульвар Инсургентес, к самому сердцу города — к бульвару Реформа. На просторных и унылых площадках поднимала клубы пыли гонявшая в футбол детвора. Таксисты, поравнявшись с нами, желали узнать, не нужны ли нам девушки. Нет, пока еще девушки нам не нужны. На равнине потянулись бесконечные грязные трущобы. В тускнеющих закоулках меж глинобитных хижин виднелись одинокие фигуры. Надвигалась ночь. И тут город наполнился шумом, а мы неожиданно оказались среди переполненных кафе и театров, среди множества огней. Отчаянно пытались докричаться до нас мальчишки — продавцы газет. Повсюду слонялись босоногие автомеханики, вооруженные гаечными ключами и ветошью. Шальные босоногие индейцы-шоферы проскакивали у нас под носом и, громко сигналя, окружали нас со всех сторон, создавая на дороге немыслимую неразбериху. Шум стоял невообразимый. Глушителей на машинах в Мексике не признают. Там ни на миг не смолкают ликующие звуки гудков.

— Эй! — орал Дин. — Берегись!

Врезавшись на полной скорости в гущу автомобилей, он включился в общую гонку. С машиной он управлялся не хуже любого индейца. Выбравшись на кольцевую «glorietta» — аллею, окаймляющую бульвар Реформа, он принялся носиться по ней, а со всех восьми сходящихся улиц на нас летели машины: слева, справа, опять izguierda[22] и прямо в лоб. Дин вопил и подпрыгивал от восторга.

— Да я же о таком движении всю жизнь мечтал! Едут все!