— Куда ты собрался, старина? — простонал я.

— Бедняга Сал, бедняга Сал, взял да и заболел. Стэн о тебе позаботится. Послушай-ка внимательно, если, конечно, у тебя есть на это силы: я тут оформил развод с Камиллой и сегодня вечером еду в Нью-Йорк к Инес, только бы машина дотянула.

— Все сначала?! — вскричал я.

— Все сначала, дружище. Пора мне возвращаться к жизни. Жаль, что не могу остаться с тобой. Даст Бог, я еще вернусь.

Почувствовав спазмы, я схватился за живот и застонал. Когда я снова пришел в себя, отважный благородный Дин стоял со своим старым потрепанным чемоданом в руках и сверху смотрел на меня. Я больше не узнавал его, и он это знал и жалел меня; он натянул мне на плечи одеяло.

— Да, да, да, мне пора. Старый больной Сал, прощай.

И он ушел. Только через двенадцать часов осознал я в своем горестном лихорадочном бреду, что он действительно уехал. К тому времени он уже мчал в одиночестве обратной дорогой через те же банановые горы, только на этот раз ночью.

Когда мне стало лучше, до меня дошло, как гнусно он меня предал. Но потом мне пришлось понять и то, как невероятно запутанна его жизнь, и то, что он попросту не мог не бросить меня, больного, не мог не пуститься во все тяжкие со своими женами и прочими бедами. «Ладно, старина Дин, я тебе ничего не скажу».

Часть пятая

Уехав из Мехико, Дин вновь наведался в Грегорию к Виктору, а потом без остановок гнал свою старенькую машину до самого Лейк-Чарлза, Луизиана, где наконец оправдались его давнишние опасения: рухнула на дорогу вся задняя часть днища. Поэтому он телеграфировал Инес, та выслала ему деньги на самолет, и остаток пути Дин проделал по воздуху. Как только он явился в Нью-Йорк со свидетельством о разводе в руках, они с Инес отправились в Ньюарк и поженились. И в ту же ночь, заявив ей, что все идет как нельзя лучше и ни к чему волноваться, и подкрепив свои слова логическими построениями, не содержавшими в себе ничего ценного, кроме прискорбного нетерпения, он вскочил в автобус и вновь помчался через весь величественный материк в Сан-Франциско — к Камилле и двум маленьким девочкам. Так что теперь он был трижды женат, дважды разведен и жил со второй женой.

Осенью я и сам покинул Мехико и пустился в обратный путь, и вот, когда однажды ночью, уже переехав границу в Ларедо, я стоял в Дилли, штат Техас, на нагретой дороге под дуговой лампой, о которую бились летние мотыльки, из тьмы до меня донесся звук шагов — и что же! Тяжелой поступью ко мне приблизился высокий старик с развевающимися серебристыми волосами и с узлом за спиной. Увидев меня, он, не останавливаясь, произнес: «Ступай, оплакивай человека» — и снова скрылся в своей тьме. Значит ли это, что я должен был, по меньшей мере, отправиться странствовать пешком по темным дорогам Америки? С трудом отогнав от себя эту мысль, я поспешил в Нью-Йорк, и там как-то ночью я стоял на одной из темных улиц Манхэттена и, задрав голову кверху, пытался докричаться до окна чердачной квартирки, где, как полагал, гуляли на вечеринке мои друзья. Однако в окне появилась хорошенькая девушка, и она спросила:

— Да? Кто это?

— Сал Парадайз, — ответил я и услышал, как мое имя эхом отдается на унылой пустынной улице.

— Поднимайтесь, — крикнула она. — Сейчас будет горячий шоколад.