Да. Вероятно, потому ты до сих пор жива. Пока Юкка обеспечивает твою безопасность и кормит тебя, Хоа будет помогать. Ты снова в дороге, и все это опять ржавая сделка. Община, бывшая Кастримой, живет, но больше она не община в истинном смысле слова, просто группа странников-единомышленников, сотрудничающих ради выживания. Возможно, она сможет снова стать настоящей общиной позже, как только обретет новый дом, чтобы защищать его, но пока ты понимаешь, почему Юкка зла. Потеряно нечто целостное и прекрасное.

Ладно. Ты смотришь на себя. Ты уже не целостная, но то, что от тебя осталось, можно укрепить; скоро ты будешь способна пойти за Нэссун. Но сначала то, что должно быть сделано в первую очередь.

– Мы собираемся сделать это?

Хоа несколько мгновений молчит.

– Ты уверена?

– Эта рука ничего хорошего мне не приносит, скажем так.

Еле слышный звук. Скрежет камня о камень, медленный и неотвратимый. Очень тяжелая рука ложится на твое полупреобразившееся плечо. Несмотря на ее вес, у тебя ощущение, что по стандартам камнеедов это нежное прикосновение. Хоа осторожен с тобой.

– Не здесь, – говорит он и утягивает тебя в землю. Лишь на мгновение. Он всегда совершает эти путешествия сквозь землю быстро, поскольку, вероятно, если бы это занимало больше времени, то было бы трудно дышать… и не свихнуться. Это чуть больше чем размытое ощущение движения, вспышка в темноте, слабый запах глины, гуще чем едкий пепел. Потом ты лежишь на другом каменном выступе – вероятно, том самом, на котором расположилась остальная Кастрима, чуть в отдалении от лагеря. Здесь нет костров; единственный свет – красноватый отсвет на плотных облаках впереди. Твои глаза быстро привыкают, хотя тут не на что смотреть, кроме камней и тени соседних деревьев. И человеческий силуэт, сидящий на корточках рядом с тобой.

Хоа ласково берет в руки твою каменную кисть, почти благоговейно. Вопреки себе ты ощущаешь торжественность момента. А почему бы ему и не быть торжественным? Это жертвоприношение, которого требуют обелиски. Фунт плоти, который ты должна заплатить за кровавый долг твоей дочери.

– Это не то, что ты думаешь, – говорит Хоа, и на мгновение тебе кажется, что он читает твои мысли. Но скорее всего это потому, что он стар, как эти сухие холмы, и читает по выражению твоего лица. – Ты видишь в нас то, что было потеряно, но мы и приобретаем. Это не такая мерзкая вещь, как кажется.

Похоже, он собирается съесть твою руку. Ты не против, но хочешь понять.

– Тогда что? Почему… – Ты качаешь головой, не зная даже, о чем спрашивать. Может, почему не имеет значения. Может, ты не сможешь понять. Может, это не предназначено для тебя.

– Это не ради пропитания. Нам нужна только жизнь, чтобы жить.

Последняя половина его высказывания тоже бессмысленна, так что ты цепляешься за первую.

Если это не пища, то…

Хоа снова медленно передвигается. Камнееды нечасто так поступают. Движение – то, что подчеркивает их загадочность, такое человеческое и в то же время дико чуждое. Было бы легче, если бы они были более чужими. Когда они вот так двигаются, ты видишь то, чем они некогда были, и это знание – угроза и предупреждение всему человеческому в тебе.

И все же. Ты видишь в нас то, что было утрачено, но мы и приобретаем.

Он поднимает твою руку обеими своими, одной поддерживая твой локоть и легко охватывая пальцами твой сжатый потрескавшийся кулак. Медленно, медленно. Так твоему плечу не больно. На полпути к лицу он передвигает руку, которая была у тебя под локтем, чтобы поддерживать твое плечо под мышкой. Его камень скользит по твоему с легким скрежетом. Это удивительно чувственно, хотя ты не можешь ничего ощущать.

Затем твой кулак у его губ. Они не шевелятся, когда он говорит исходящим из груди голосом:

– Ты боишься?

Ты долго думаешь над этим. А разве не должна бы? Но…

– Нет.