Поднявшись по ступенькам, я очутилась в сенях с водяным бочонком в углу, толкнула дверь и вышла на хозяйственный двор. Аршинах в десяти от крыльца у коновязи Григорий Ильич беседовал с неким нарядным господинчиком в блестящих штанах, клетчатом пальто и сапогах гармошкой. Чуть позади пристава под стеночкой прислушивался к разговору Костик. Мальчишка тоже приоделся, и если бы не костыли, я бы с первого взгляда его не признала даже.

— Евангелина Романовна, — заметил меня Волков, — я как раз пытаюсь объяснить господину Обуху, что сироты этого заведения нынче в распоряжение его не поступят.

Обух сплюнул мне под ноги.

— Баба?

— И вам доброго денечка. — Я нащупала в кармане рукоять револьвера. Уголком глаза я заметила, что Грегори напрягся, как обычно бывает у кулачных бойцов. — Так что кому непонятно?

— Баба!

Вот ведь заладил.

— Ну что ты, мил-человек, баб, что ли, не видал? И потому не уверен? Так баба, точно баба, Христом-Богом…

Это я зря, в правой руке у меня револьвер, им креститься неудобно. Этот-то фартовый хлипкий, его на раз-два уделать можно, а вот те, которые за калиткой отираются, противники посерьезнее. Их четверо, а может, больше, мне только четверых с этого места видно.

— Глумишься? — Собеседник продемонстрировал в оскале золотую богатую фиксу. — Над Обухом посмела…

— Мадам Мими, — перебила я, — Манька которая из «Храма наслаждений»…

— Чего?

— Она Чикову прирезала, от нее все твои беды. Сам рассуди, не пришей она директрису, все бы своим чередом шло. А теперь, вишь, допросы, розыски, следственные мероприятия. — Меня несло, натурально вдохновение захлестывало. — Хотели бы на тормозах спустить, не получится. До самых верхов дело дошло.

— И чего?

— Того! — напирала я, почти вжав мужика между кольями ограды. — Манька чиновную даму зарезала, и, пока мы ее не арестуем, не будет никому из вас малолетних помощников.

— И когда вы ее повяжете? — трепыхнулся собеседник, даже пихнул, то есть попытался, я успела уклониться.

Горестно вздохнув, я призналась:

— Ох, мил-человек, не скоро. Ярмарка же нынче, многолюдье, а в приказе служивых, сам знаешь, негусто.

— Работнички! — Фикса победно блеснула. — Да мы бы эту Маньку в два счета…

— Неужели? — Изобразив недоверие, я отодвинулась на приличное расстояние. — Ну да хвастать — не мешки ворочать.

— К вечеру!

— Ну-ну…

— Не веришь? Обуху не веришь?

— Изловишь мне мадаму, — присела я в шутейном реверансе, — поверю и благодарность в приказе выпишу.

— Ваших полканских приказов недоставало!

— Была бы честь предложена. — Обернувшись, я встретила восхищенный взгляд Грини. — Засим, сударь мой драгоценный, мы с тобою прощаемся. Окончен разговор.

— Как окончен? — Обух придержал меня за рукав. — А как же уговор? У нас с этою богадельней уговор был.

— Не с богадельней, а лично с директрисой. Обожди с полгодика, нового человека на ее место назначат, сызнова уговоришься.

— Полгода? Слышь, как тебя…

— Ваше высокоблагородие.

— С тобою, может… того?

Развернувшись на каблуках, я смерила нахала взглядом, от сапожек его щегольских до рожи противной.

— Мою цену, Обух, ты знаешь.

— Будет тебе мадама!

— Перфектно.

Он сплюнул картинно в снег, щелкнул ногтем по узкой тулье котелка и вразвалочку вышел за калитку. Подождав, пока группа мужиков скроется с глаз, я грузно осела на руки Григория Ильича.

— Геля!

— Думала, сомлею, такое напряжение, аж екало все в подбрюшье.

Костик отлип от стены, прихромал поближе.

— Вы, вашбродь, нами с фартовыми за услуги рассчитаетесь?

— Евангелина Романовна, — ответил ему Волков, — только что выиграла нам время. Мой бог, это было великолепно.

Покраснев от похвалы, я сказала Костику: