– Да, этого нельзя допускать ни в коем случае! – воскликнул я иронически, желая ее слегка подразнить. – Если все твои часы одновременно остановятся, это будет настоящей катастрофой.

И тут произошло самое удивительное событие этого памятного вечера. Услышав мои слова, Урсула побелела как мел и потеряла сознание.

Она рухнула на пол с грохотом, удивительно громким для столь хрупкого существа. А потом произошло еще одно событие, в которое трудно поверить. Готов поклясться – если только мои клятвенные заверения кого-то убедят, – что маленькие часы с филигранью прежним мягким человеческим голосом опять произнесли «ку-ку», хотя с того времени, как они подали голос в первый раз, прошло всего две-три минуты.

С помощью советов, почерпнутых из «Домашней энциклопедии», я довольно быстро привел Урсулу в чувство. Но, естественно, вернуться к прежней теме разговора было уже невозможно. К тому же я не мог не заметить, что с этого вечера Урсула стала более осторожна – возможно, она даже хотела, чтобы я это заметил, хотя не берусь утверждать с уверенностью. Но у меня нет ни малейших сомнений: вечер, когда я довел Урсулу до обморока, стал для нас поворотным пунктом. Именно тогда я все безнадежно испортил, упустил свой шанс – возможно, единственный шанс – поговорить с Урсулой откровенно и помочь ей. Ей и самому себе.

Должен признать, откровенная настороженность Урсулы влияла на меня скверно. Мне казалось, если у жены имеется тайна, она должна хотя быть давать себе труд хорошенько скрывать эту тайну от мужа. Принято считать, что в большинстве своем женщины весьма искусны по части скрытности. Но, вне всякого сомнения, если муж и жена принадлежат к разным национальностям, это несколько усложняет дело.

Во всех прочих смыслах отношение Урсулы ко мне оставалось неизменным (по крайней мере, я не замечал никаких видимых перемен); однако мне казалось, что это только ухудшает ситуацию. Зная о существовании некоей важной темы, которую мы оба старательно обходим молчанием, я не мог расслабиться, находясь рядом с Урсулой. Я ощущал, как внутри у меня все сжимается. В ее нежности и заботе мне чудилось теперь нечто снисходительное. Казалось, она относится ко мне, как к неразумному ребенку, который еще слишком мал, чтобы самостоятельно справляться со сложностями этого мира; ее чувство было глубоким и искренним, но при всем этом существенно отличалось от того интереса, который питаешь к равному.

Полагаю, сознательно или бессознательно Урсула, закрыв для меня одну из сфер своей жизни, стремилась восполнить это в других. С течением времени ее поведение становилось все более нарочитым; порой она была слишком чутка, чтобы казаться убедительной. Наши отношения я сравнивал с ситуацией, сложившейся у одного моего знакомого, жена которого чрезмерно увлеклась религией.

– Теперь от нашего брака не приходится ждать ничего хорошего, – сетовал он; помню, как-то бедняга даже расплакался, не стесняясь моим присутствием. Разумеется, я ничего не имею против религии как таковой. Напротив, в ее защиту можно привести немало аргументов. Но если у одного из супругов есть свой мир, куда закрыт доступ другому, это ставит брак под угрозу. Что касается Урсулы, речь, возможно, шла не о целом мире, но о некоей его тайной части, где, насколько я мог догадаться, творилось нечто непостижимое.