Андрей было двинулся вдоль главного нефа, но поглядел в окно и свернул в трансепт, к ближайшему выходу. За окном маячил церковный шпиль, снизу его перехватывал, словно срезая, проблесковый огонь, а еще ниже, по камню, трепетали космы плюща. Хотя сразу стало ясно, что это за шпиль и что за огонь с камнем, для того чтобы убедиться, что все это составляло то место, куда он поднимался несколько дней назад с Шабером, Андрей должен был непременно выйти наружу. Сердце гуляло у него в груди. Он смотрел на громоздкую, похожую на донжон и, вероятно, когда-то служившую донжоном церковную башню, вспоминал ее виды на открытках и удивлялся, как не понимал прежде, до чего она была замечательно сложена. Башня перекрывала вид на мальтийскую резиденцию, и, значит, с лоджии, на которой сейчас должен был находиться стрелок, не просматривались ни заброшенная стройка, ни западные подходы к самой церкви. Все же, опасаясь, что снайпер мог переходить с места на место и поглядывать в эту сторону и кто-то мог прикрывать снайпера с земли, Андрей пошел к маяку в обход, по дну обросшей вереском лощины.

Он старался не думать, что его ждет впереди, но притом не допускал мысли, что Шабер, падкий до общих слов и забывавший свои собственные, мог обманываться или был обманут. Развлекаясь, он осматривал пистолет, сдвигал затвор, глядел на патрон в патроннике, вытаскивал магазин и не сразу, как не сразу замечают пропажу, увидел, что у него всего четыре патрона. Оказывается, после гостиницы он не перезаряжал пистолет, а запасной магазин остался в бункере, в подсумке на ремне измазанных солидолом брюк. «Хватит и этого», – заключил он, пораженный своей мальчишеской оплошностью.

Кругом церковной ограды и внутри нее не было ни души. Снег припустил, но таял быстрее, чем ложился. Выйдя из лощинки, Андрей перебежал дорогу против ворот. На парковке стояла легковушка настоятеля, со свежей грязью на порогах.

О самого настоятеля он споткнулся в складской пристройке. Из пристройки вели ходы в подклет и на лестницу в башню, и, судя по еще мокрым следам, с лестницы сюда и стащили тело. Священник, моложавый, военной выправки человек, лежал на боку поперек двери. На ветровке под левой лопаткой лоснилось небольшое и от торчавшей рукояти стилета как бы червивое, сгущенное посередине маслянистое пятно. Андрей закрыл за собой дверь, протиснулся между трупом и стеной и, успокаивая дыхание, прислушиваясь, встал у выхода на лестницу.

Тут, в полутьме, над трупом, он впервые подумал, что не только недооценивал своего врага, но, в сущности, никогда не верил в него. До сих пор он представлял себе какого-то злого гения и только сейчас понял, что и ненавидел его детски, не всерьез. Ненавидеть же готового к отпору врага было все равно что падать перед ним без чувств. Следовало просто набраться терпения. Когда мимо церкви к особняку пройдет машина, даже самому подготовленному врагу станет не до того, чтобы приглядывать за лестницей. Андрей приник лбом к камню и считал удары сердца. Он не ожидал, что мог так растеряться. Вскоре с дороги и в самом деле послышался шум машины, а вверху башни как будто стукнула дверь. От нижней площадки до той, что выходила на лоджию, было ступеней полтораста, и он поднимался по ним не столько к стрелку, сколько от своей детской ненависти к нему.

Он даже не сразу понял, что убил его. От четырех выстрелов из-за двери, каждый из которых был убойным, нацеленным в центр воображаемого маслянистого пятна под лопаткой, стрелок поначалу словно оторопел. Потом, когда из-под куртки появилась кровь, он отвалился от винтовки на балюстраде и так же медленно, как бы устраиваясь, разлегся навзничь на полу. Это был Корнилий. Испустив дух, он, казалось, продолжал чувствовать боль. Андрей смотрел на него, словно еще не мог поверить тому, что произошло. С лоджии на лестницу залетали снежинки, и он заслонялся от них ладонью, как от света.