Потом наш вагончик достиг вершины, колесо завертелось быстрее, стремительное скольжение было прекрасным и исполненным грации, а я все смотрел на нее, на ее милое лицо, сначала в окружении звезд, а потом на темном фоне школьного здания и бледно-коричневых палаток «Киванис»; ее волосы забрасывало ветром то на затылок, то на лицо, на пылающие щеки, когда мы снова поехали наверх; и я внезапно почувствовал: те два или три года, когда она жила, а я еще нет, были ужасной, непереносимой иронией судьбы, почти проклятьем, и подумал, что это нечестно. Нечестно, что я могу подарить ей лишь поездку на колесе. Как же это несправедливо!

Потом это чувство прошло. Еще один круг завершился, и мы вновь были в самой верхней точке, и оставалось лишь удовольствие смотреть на нее и видеть, какой счастливой и какой живой, настоящей она была.

Ко мне вернулся дар речи:

– Тебе понравилось?

– Боже, да я просто в восторге. Ты меня балуешь, Дэвид.

– Поверить не могу, что ты никогда не каталась на «чертовом колесе».

– Мои родители… Я знаю, что они подумывали о том, чтобы куда-нибудь нас повезти. В парк «Палисейдз» или что-то в этом роде. Но все как-то не складывалось.

– Я слышал… обо всем. Мне очень жаль.

Вот я это и произнес.

Она кивнула.

– Понимаешь, хуже всего скучать по ним. И знать, что они уже никогда не вернутся. Просто знать это. Иногда забываешься, и кажется, будто они в отпуске, и думаешь: ну позвонили хотя бы. Скучаешь по ним. И даже забываешь, что их по-настоящему нет. Забываешь, что последние шесть месяцев вообще были. Ну разве не странно? А потом опомнишься… и сознаешь, что все по-настоящему. Они мне часто снятся. И в моих снах они живые. И все мы счастливы.

Я видел, что на глаза у нее наворачиваются слезы. Потом она улыбнулась и тряхнула головой.

– Лучше не касаться этой темы, – сказала она.

Мы висели на нижней стороне колеса, но еще двигались. Перед нами оставалось всего пять или шесть кабинок. Уже видны были люди, ожидающие своей очереди прокатиться. Заглянув через поручень, я снова увидел колечко Мег. Она перехватила мой взгляд.

– Это обручальное кольцо моей мамы, – сказала она. – Рут не нравится, что я его часто ношу. Но моя мама одобрила бы. Я его не потеряю. Никогда и ни за что.

– Красивое. Даже очень.

Она улыбнулась:

– Лучше, чем мои шрамы?

Я покраснел, но все было в порядке. Она просто подшучивала надо мной.

– Гораздо лучше.

Колесо снова продвинулось вниз. Перед нами оставалось только две кабинки. Время словно перестало существовать, но все равно колесо ехало вниз слишком быстро. Как же я не хотел, чтобы все кончилось!

– И как тебе нравится? – спросил я. – Там, у Чандлеров?

Она пожала плечами:

– Нормально. Но не как дома. Не так, как раньше было. Рут иногда… немного странная. Но вроде хорошая. – Она умолкла и добавила: – А Вуфер слегка чокнутый.

– Это еще мягко сказано.

Мы рассмеялись. Хотя слова Мег насчет Рут меня озадачили. Я припомнил сдержанность и некоторый холодок в ее голосе в тот первый день у речки.

– Посмотрим, – сказал она. – Наверное, нужно время, чтобы привыкнуть, вот и все.

Мы доехали до самого низа, до посадочной платформы. Один из «карни» поднял перекладину и придержал кабинку ногой. Я едва его заметил. Мы вышли.

– Я скажу тебе о том, что мне не нравится, – сказала она.

Мег произнесла это почти шепотом, словно боялась, что кто-то ее услышит и передаст кому-то другому, – а мы с ней как будто были союзниками, ровней или заговорщиками.

Мне это страшно понравилось. Я придвинулся ближе к ней.

– Что? – спросил я.

– Подвал, – сказала она. – Убежище это. Оно мне очень не нравится.

Глава шестая

Я знал, о чем она говорила.

Вилли Чандлер-старший, пока жил здесь, был мастером на все руки.

Умельцем – и чуток параноиком.