И, как я думаю, когда Хрущев заявил Штатам в ООН: «Мы вас похороним!», Вилли-старший буркнул что-то типа «хрен похоронишь» и устроил в своем подвале бомбоубежище.

Это была комната внутри комнаты, восемь на десять футов и шесть в высоту, обустроенная строго по правительственному техническому регламенту. Спускаешься по ступенькам из кухни, проходишь мимо банок с краской, стоящих под лестницей, проходишь сток, потом стиральную машину с сушилкой, сворачиваешь за угол, затем через тяжеленную металлическую дверь с засовами – в своей прежней жизни это была дверь промышленного холодильника для хранения мяса – и оказываешься в бетонной камере, темной и затхлой, где всегда градусов на десять холоднее, чем снаружи.

Не было там ни электрических розеток, ни патронов для лампочек.

Вилли приколотил перекладины к кухонному полу и укрепил их толстенными деревянными балками. Единственное окно, выходившее наружу, он заложил мешками с песком и закрепил изнутри полудюймовой металлической решеткой. Он притащил в убежище все необходимое: огнетушитель, радиоприемник на батарейках, топор, ломик, переносную лампу, аптечку первой помощи и бутыли с водой. Ящики с консервами были составлены рядом с печкой, работавшей на консервированном топливе «Стерно». Стояли они на прочном самодельном столе из крепкого дерева. Здесь были и будильник, и насос для накачивания матрасов, свернутых в углу.

Все это он купил и построил на зарплату молочника.

Наличествовали даже кайло и лопата – чтобы можно было откопаться после взрыва.

Единственное, что Билли не установил из списка правительственных рекомендаций, так это биотуалет.

Они ведь стоили чертовски дорого. И он свалил раньше, чем у него дошли до этого руки.

* * *

Мы играли там иногда, но все же не часто.

Это место пугало нас.

Казалось, что он выстроил здесь камеру – не убежище, чтобы не впустить кого-то снаружи, но темную яму, чтобы держать кого-то внутри.

Располагаясь посередине, убежище каким-то образом накладывало отпечаток на весь подвал. Бывало, сидишь в подвале, потягивая колу и болтая с Рут, пока она стирала белье, – и видишь этот зловещий бункер, его просевшие стены, вечно влажные, в потеках и трещинах. Словно сама стена старела и умирала.

Но иногда мы бегали туда, чтобы попугать друг друга.

Для этого он годился. Пугать друг друга. Для этого, и ни для чего больше.

И мы бегали туда совсем не часто.

Глава седьмая

– Я скажу вам, чего не хватает этому чертову карнавалу. Доброго старого хучи-ку!

Был вечер вторника, второй вечер карнавала, и Рут смотрела телевизор, наблюдая, как шайенна[7] Боди сотый раз назначают помощником шерифа и как дешевый и трусливый мэр городка цепляет значок помощника к кожаной рубашке индейца. Шайен выглядел гордым и решительным.

Рут – с пивом в одной руке и сигаретой в другой – с усталым видом сидела в большом кресле у камина, вытянув длинные ноги. Она была босой.

Вуфер, сидя на полу, посмотрел на нее:

– А что такое хучи-ку?

– Хучи-ку. Хучи-кучи[8]. Танцующие девочки. Этого не хватает, и еще цирка уродов. Когда я была маленькой, как ты, было и то и другое. А один раз я видела человека с тремя руками.

Вилли-младший посмотрел на нее:

– Не может быть.

Но было видно, что он просто-таки лопается от любопытства.

– Не спорь с матерью. Видела. Я видела человека с тремя руками. Одна была просто маленькой сосиской и росла вот отсюда.

Она подняла руку и ткнула пальцем в гладко выбритую подмышку.

– Две другие – обычные. Как у вас всех. А еще там была двухголовая корова. Ясное дело, дохлая.

Мы кружком сидели у телевизора: Вуфер на ковре возле Рут, я, Вилли и Донни на диване, а Эдди присел на корточки у самого телевизора, так что Вуферу приходилось изворачиваться, чтобы увидеть хоть что-нибудь из-за его спины.