На сей раз звяничанин напал первым, как будто хотел уж завершить всё поскорей. Чаян вскинул меч — и мелькнул по глазам Гроздана яркий блик от попавшего на клинок луча Ока. Тот сощурился коротко, замешкался. Потонула сорванная атака во вздохе толпы. Повинуясь зову тела, Чаян изменил замах, опустил меч, уходя из-под руки княжича. Тупой удар в бок его отдался в руку мягко. Завязло лезвие на миг, едва уловимый, в плоти. Выскользнуло, оставляя длинный, глубокий порез. Гроздан споткнулся будто. Поперхнулся собственным вдохом. Чаян сделал ещё пару шагов мимо него, ведомый собственным весом — и остановился. Поднял взгляд на Елицу — и ужаснулся виду её бледных губ и неподвижных, опустевших глаз.

Он развернулся, словно волной ярости его кинуло на Гроздана — добить! Пошёл клинок верной ровной полосой ему в шею — прорубит булат до хребта самого. Как волос, что падает на лезвие. Но разве этого он хотели Боги? За этим свели двух княжичей? Мышцы руки окаменели вмиг, сковало плечи и спину невероятным усилием. Лезвие замерло, почти коснувшись кожи Гроздана. Холодным стальным отблеском мелькнули в его глазах ужас и осознание смерти. Застыли — да схлынули, как понял он, что ещё жив.

Чаян опустил руку, коснувшись остриём меча земли. Гроздан вдохнул и начал вдруг валиться на спину. Кровь густо лилась по его боку. Сорвались с мест отроки и кмети даже — помочь. Привстал со своего места Мстивой, хватая за руку побледневшую вмиг княгиню.

— Унесите его, перевяжите. Быстро, — рявкнул князь.

Мужи мигом подхватили Гроздана — и утащили прочь на руках. Чаян проводил их взглядом, утирая со лба пот тыльной стороной ладони. Подошёл к Мстивою, едва и сам держась на ногах.

— Я жду завтра Елицу на пристани у своей лодьи, княже.

Посмотрел на неё коротко и пошёл к своим людям — средь расступившейся толпы. В избе завалился на свою лавку и проспал до самого вечера. А после долго ещё слонялся по двору, заставляя стражников зыркать на него с опаской. Пока не навалилась вторая волна усталости.

А на рассвете уже стоял Чаян у сходней, ожидая, не глядя ни на кого, кто сновал вокруг: на борту ладьи или по пристани. Падали ему прямо в лицо лучи Дажьбожьего ока, что уже поднялось над стенами Зулича. Застилало взор ослепительное, пересыпанное радужными бликами марево. Пахло водой свежо, плескала река о борта, покачивая её, словно младенца в ладонях. А ну как обманет князь? Хитрости его на весь отряд Чаяна хватит. Позабудет о том, что сына его пощадил, не убил, хоть и рука его готова уже была опуститься на плечо княжича в последнем ударе. Тревожно билось сердце, разгоняя по телу злость и нетерпение. Но вот показались на спуске к пристани две женские фигурки: одна чуть грузная — впереди, а вторая — знакомая, стройная — поодаль от неё. Чаян оттолкнулся ладонями от борта, выпрямляясь. Прикрыл глаза ладонью, желая лучше рассмотреть.

— Елица! — окликнул её, чтобы быстрее поняла, куда идти, хоть и узнала бы, верно, ладью из тех, что когда-то её отцу принадлежали.

Девушка вскинула голову и снова опустила, как он махнул ей рукой. И горько так стало в груди, словно и не рада она вовсе тому, что в Велеборск возвращается: словно одну неволю на другую вдругорядь меняет. Прошла по сходням мимо Вея — только покосилась с благодарностью: уж ей, верно, гораздо спокойнее теперь стало и за себя, и за подопечную. Княжна тоже проскочила быстро, даже и головы не повернув. И заметил Чаян, что как будто поблекла она за те дни, что не виделись, словно живы лишилась, что изнутри её освещала. Что ж такого случилось с ней там, за глухими стенами Зуличского детинца?

Чаян позволил женщинам разместиться под пологом, перебрать какие вещи, что в пути нужными окажутся. Ладья, взмахнув вёслами, словно оперением, отдалилась медленно от бревенчатого причала — да и поплыла вглубь русла, провожая Зулич взглядом деревянных глаз сокола, чья голова венчала её нос.