Иван-царевич уезжает. Представление о дороге пронизывает весь погребальный обряд. «Этот емкий универсальный концепт в погребальном обряде как одном из переходных обрядов реализуется как медиатор сфер жизни и смерти в широком смысле слова (недаром про агонию говорят — брод, про агонизирующего — стоит на дороге, так же и про рождающегося ребенка» (Невская, 1999, с. 125) По дороге встречает двух старух-швей, у которых хочет остаться жить, но они отказывают ему, говоря, что им самим осталось жить немного. Это женские фигуры, оберегающие границу между сознанием и бессознательным, этим светом и тем. Они не могут его оставить у себя, его место там, в глубине психики, в тех областях, где уже нет личного, уже нет связи между Эго и Самостью, есть только Самость.

По мере его погружения встречные персонажи становятся все более и более архетипичны, безличностны. Вертодуб, Вертогор — великаны, выдирающие из земли дубы и горы, переворачивающие их, возвращающие в землю вершинами, укореняющие их в небе. Небо превращается в место обитания, земля отдаляется, становясь все более и более недоступной. Мы можем назвать их стражами границ между жизнью и смертью, духами первопредков, теми силами, которые защищают пространство сознания от внезапных, устрашающих, разрушающих прорывов бессознательного. «Два пути открываются перед замещающими детьми: "гениальность" или "безумие", причем первое не исключает второго. "Безумие" прогрессирует от психической и социальной неустойчивости к более или менее структурированным неврозам и далее — вплоть до серьезных психических расстройств, требующих госпитализации» (Porot, 2014, р. 12). Никто из них не может оставить царевича у себя, никто не уверен, что проживет долго.

Дальше царевич добирается до Солнцевой сестры. Здесь очень интересен перекрест: у Солнца есть сестра, с которой встречается царевич, но о встрече с ее братом, с самим Солнцем речи нет, и у царевича родится сестра, которая в сказке еще не появилась, но ее рождение пугает и заставляет Ивана бежать из родного дома. Солнце и его сестра — архетипическая пара, символизирующая Самость, центр психики. И она принимает Ивана-царевича как, собственно, и должно быть. Он надежно укрыт в глубинах психики. Но что-то заставляет его выходить и смотреть на «свой дворец», он видит, что «все съедено», и плачет. Что это за дворец? Что это за слезы? Кто не отпускает его, зовет? Ответ, наверное, может быть только один — Мать. Та, которая тоскует по нему, та, которую новый живой ребенок не может удовлетворить.

А теперь мы оставим Ивана-царевича и повернемся к его сестре, которая все съела и которая «страшная ведьма».

Замещающий ребенок рождается с ощущением, что он изначально плохой. Из описания клиентского случая Кристины Шеллински: «Она вздрагивает: «Я знаю, во мне скрывается дьявол». В начальной школе она чувствовала присутствие этой разрушительной силы, как если бы она пришла из прошлой жизни!» (Шеллински, 2013, с. 14).

В нем борется его исконное, изначальное и то, для чего его зачинают, — воплотить Другого. Он должен еще в утробе противостоять желанию той единственной, которая есть для него весь мир:

В тот день я пришел в этот мир,

Но я не родился, а просто воскрес.

И конечно, очень часто бывает, что ребенок проваливается в глобальное чувство вины, потому что он не может ни воплотить это желание, ни преодолеть его.