Миллисент вводила свои правила постепенно, одно за другим. Нет, она не превратила дом в тюрьму, она сумела организовать нашу семью. Оба чада занимаются спортом. Деньги они получают от нас, только когда их заработают. Раз в неделю мы все садимся и смотрим кино. Пищу едим в основном натуральную и почти не употребляем продуктов с сахаром. Уроки дети делают еще до моего прихода с работы, и в этом тоже заслуга Милллисент. Той самой Миллисент, которая держала Линдси в заточении целый год и Бог ведает что с ней делала.

* * *

Заснуть у меня не получается. Я встаю и проверяю, спят ли дети. Рори распластался на своей кровати, одеяла валяются на полу. Когда ему исполнилось четырнадцать, он больше не захотел жить в комнате с динозаврами на стенах. Мы сделали в ней ремонт, сменили меблировку. И теперь там одна стена темная, а три бежевые, повсюду наклеены постеры разных рок-групп, на деревянной мебели темные пятна, а окно закрывают светонепроницаемые занавески, когда Рори спит. Этакое детское видение взрослой комнаты: мой сын превращается из мальчика в подростка.

Комната Дженны пока еще остается оранжевой. Она обожала этот цвет почти с самого рождения, думаю, что из-за цвета волос Миллисент. У Дженны на стенах висят постеры с футболистами, музыкальными ансамблями и парой-тройкой актеров. Я их не знаю, но, когда они в телевизоре, Дженна с подружками заходятся в диком визге. Как только дочери стукнуло тринадцать, все ее куклы переместились в чулан. Дженна следит за модой, интересуется украшениями и макияжем (хотя ей пока запрещено краситься). Вместо кукол у нее в комнате теперь стоит несколько звериных чучел, и она, как и Рори, любит видеоигры.

Я обхожу дом, проверяю все двери и окна. И даже захожу в гараж, выискивая глазами следы грызунов, жучков или ущерба, причиненного водой. Затем выхожу из гаража в задний двор и проверяю боковые ворота. То же самое я делаю в переднем дворе, а потом опять обхожу дом, отпирая и запирая все двери.

Обычно это делала Миллисент, особенно после рождения Рори. Мы жили тогда в обветшалом съемном доме, и каждую ночь она обходила его, запирая все двери и окна. Потом присаживалась на несколько минут, после чего снова вставала и повторяла свой обход.

– Здесь нечего бояться, район не криминальный, – сказал я ей как-то. – Никто к нам не залезет.

– Я знаю, – пробормотала Миллисент и в очередной раз поднялась, чтобы осмотреть дом.

А я решил последовать за ней. Я пристроился у нее за спиной и копировал каждый ее шаг, любое ее движение. Сначала меня удостоили взглядом – тем самым, выразительным.

А, когда я не прекратил ее передразнивать, Миллисент залепила мне пощечину.

– Это не смешно, – сказала она.

Я был слишком потрясен, чтобы возразить. Раньше мне не доводилось ловить оплеухи от женщин, меня даже не шлепали, пусть и играючи. Но, поскольку я действительно насмешничал над женой, я поднял руки вверх и извинился.

– Ты извиняешься только потому, что получил затрещину, – сказала Миллисент. И, резко развернувшись, ушла в ванную и заперлась в ней.

Всю ночь я провел, думая, что она меня бросит. Заберет сына и уйдет, потому что я все разрушил. Крайность, конечно, но Миллисент не отличается терпимостью. Однажды, когда мы еще только встречались, я пообещал ей позвонить в определенное время и не позвонил. Так она потом не разговаривала со мной больше недели, даже трубку не брала.

Тогда Миллисент все же вернулась ко мне, но я для себя уяснил: если я ее доведу, она от меня уйдет. И один раз она так и сделала.

Рори было полтора годика, Дженне – шесть месяцев. И мы с Миллисент проводили все дни, нянчась с детьми и крутясь на работе. А однажды я проснулся, так и не отдохнувший, и осознал: мне двадцать семь, и у меня жена, двое детей и ипотека.