Она что-то печатает в компьютере, совершенно не обращая на меня внимания, хотя знает, что я стою у стойки не просто так. Ключ от моей комнаты почти в пределах досягаемости. Но когда я думаю об этом, то понимаю, что мне совсем не хочется туда идти. Это крошечный номер на двоих, должно быть, над кухней, потому что в нем пахнет дешевым жиром. Чего мне действительно хочется, так это выпить.

– Бар открыт? – спрашиваю я.

– До одиннадцати вечера, – отвечает она, не отрывая глаз от экрана. – Прямо за вами, возле лифтов.

Я следую ее указаниям и попадаю в унылый зал, заставленный креслами в зеленой обивке и деревянными исцарапанными столами со следами от стаканов. Мебель выглядит так, будто ее выгрузили из фуры, да так и оставили. Огромное зеркало на дальней стене удваивает гнетущее впечатление. За барной стойкой висит гирлянда цветных огоньков, из колонок ревет музыка 80-х, хотя сейчас день и в зале пусто. На ум приходят вечеринки в честь пятидесятилетия или серебряной свадьбы. С дамами средних лет, которые упиваются просекко и трогают официантов.

– Двойной джин-тоник, пожалуйста, – говорю я парню за барной стойкой. – Можете записать на номер 212?

– Я принесу, – говорит он, показывая, что я должна сесть.

Я сажусь у окна, надеясь разглядеть море за ущельем, но обзор закрывают дома. Снаружи есть маленький бассейн, покрытый на зиму синим брезентом, и около дюжины белых пластмассовых шезлонгов, сложенных возле раздевалок. Напротив, через мощеную площадку, находится еще одно здание, в стиле 60-х, с плоской крышей: судя по виду, там сдают апартаменты для туристов. С оконных рам облетает краска, из щелей между каменными плитами растет мох. В тусклом свете оно выглядит плачевно. Совсем как я.

У моего локтя появляется официант, славный светловолосый парнишка с восточноевропейским акцентом, и протягивает джин с тоником. Я расписываюсь на счете его пожеванной шариковой ручкой. Он положил слишком много льда, но я ничего не говорю по этому поводу. Сидя за столиком у окна, я приканчиваю коктейль, прежде чем лед успевает растаять. Потом жестом требую повторить.

– Снова в счет номера? – спрашивает он.

– Точно.

Он приносит второй коктейль. На этот раз я получаю в придачу плошку с заветренным сыром и луковыми чипсами. Не думаю, что здесь так принято. Похоже, это намек.

Когда я заказываю третий джин, он уговаривает меня пообедать и советует пиццу, якобы домашнюю. Я отказываюсь. Я чувствую, что он беспокоится обо мне, как беспокоился бы о своей маме, если бы она стала напиваться в одиночестве в захудалом курортном отельчике октябрьским утром в среду. Он славный мальчик, я не хочу его смущать. Забираю бокал в свою комнату, пряча под курткой, пока жду лифта.

В комнате чисто, здесь придраться не к чему. Горничная уже заходила и заправила постель. Убрала полотенца. Повесила мокрый коврик на край ванны. Вынесла мусор. Оставила новый, нераспечатанный стаканчик для чистки зубов.

Я ставлю стакан с джином на тумбочку и залезаю с ногами на кровать. Позвоночник упирается в облицованное красным деревом изголовье, и я подкладываю подушку, чтобы устроиться поудобнее. Прошлой ночью я не спала, теперь чувствую легкое головокружение от разливающегося по крови алкоголя. Я рада, что повидалась с Наташей, хотя и выставила себя дурой в конце разговора. Грозилась покончить с жизнью. Как будто у меня кишка не тонка… Я высасываю последние капли джина, и он обжигает мне десны, как ополаскиватель для рта.

Она потрясающая женщина, Наташа. Такое спокойствие, такое великодушие. Почему она не ненавидит меня за то, что я сделала? Не понимаю. От ее прощения мне еще хуже, потому что я знаю, что окажись я в ее ситуации, никогда бы не простила. Я бы жаждала крови.