Я закрываю глаза и, пока джин плещется в моем пустом желудке, вспоминаю последний раз, когда мы виделись. Спустя полтора-два месяца после аварии. Я была у себя в квартире, готовилась к переезду. Гостиная была заставлена коробками и свертками в воздушно-пузырьковой упаковочной пленке, я сидела на полу в слезах: каждая книга, каждая статуэтка, каждая фотография в рамке, которую я брала, рассказывала мне историю. Я не знала, куда отправлюсь, знала только, что должна съехать к концу недели. Большинство коробок придется оставить в хранилище.

Дважды прозвенел домофон. Я кое-как поднялась и с бокалом совиньон-блана в руке побрела к двери. На экране домофона увидела Наташу; она, прищурившись, задрала голову, и камера смотрела ей прямо в ноздри, через которые она втягивала воздух, как крот. Моя кровь застыла. Что ей от меня нужно?

– Наташа?

– Привет, Джен. Можем поговорить?

– Да. Конечно…

Я впустила ее и, пока ждала, когда она поднимется, осушила бокал и поставила его у раковины на кухне. После больницы я пила почти непрестанно. Алкоголь притуплял мысли и в то же самое время наказывал. Мне казалось, именно это мне и нужно.

Я открыла дверь и встала на пороге, глядя, как она идет по коридору. Она похудела и была очень бледна. Под глазами залегли серые круги.

– Заходи, – сказала я.

Она прошла за мной в прихожую, потом в гостиную. Брови уползли под челку, когда она увидела царящий в комнате хаос.

– Ты переезжаешь, – сказала она.

– Ага. Не могу больше платить за аренду.

Она нахмурилась.

– Но я думала, это твоя квартира. Я думала, Ник купил ее тебе, когда вы развелись.

– Ничего подобного, – ответила я. – Просто снял. Его счет на нуле, банк перестал вносить арендную плату. Ты же помнишь, он бросил работу, поэтому никаких выплат по болезни, ничего. Я на мели.

– Я знаю, каково тебе, – сказала она. – Мне сказали в Бюро гражданских консультаций, что я могла бы стать его представителем – так делают, когда человек впал в кому и не оставил никакой доверенности. Но мне это по барабану. Его родители знают, что мы разошлись, они наверняка бы оспорили мое право. Пусть сами разбираются, мне плевать. Могут забирать деньги Ника и катиться с ними к чертям.

– Я так понимаю, теперь его делами занимается Хейли, – ответила я. – Хочешь чаю? – Она покачала головой. – Или, если хочешь, есть открытая бутылка совиньон-блана. Будет не слишком здорово, если я выпью все одна.

– Давай, – она переложила стопку книг и села на диван.

Порывшись в коробке, я достала оттуда бокал, распаковала его и сполоснула под краном, прежде чем щедро плеснуть вина. Зачем она пришла? Она не выглядела так, будто собиралась вонзить в меня нож, наоборот, казалась необычайно спокойной. Но внешность могла вводить в заблуждение.

Я взяла собственный бокал и наполнила его до краев.

– Ты не была в суде на разбирательстве по поводу смерти Эмили.

Она вздрогнула, делая глоток.

– Не смогла. Мама пошла вместо меня.

– Да, мне показалось, что я видела женщину, которая могла бы быть твоей мамой. С такими же голубыми глазами.

Наташа кивнула.

– Я рада, что не осталось ничего, что можно похоронить. Я бы не выдержала похорон, только не вместе с семьей Ника. Мы и так слишком долго за нее сражались.

– Ты не ходила на похороны?

Я и сама не ходила, но мне рассказывали, что это было очень пышное и душещипательное мероприятие.

Наташа скривилась в отвращении, совсем как Эмили, когда я заставляла ее съесть то, что ей не нравилось.

– Нет, мы с мамой устроили собственные поминки.