Макар озадаченно рассматривал рисунок на другой стороне листа: дерево, с которого свисает шарообразное гнездо; двух птиц, подлетающих к нему; ребенка, положившего руку на ствол, и человека, стоящего с задранной вверх головой. Штрихи короткие, обрывистые, резкие, словно рисовали в большой спешке.

– Где-то я это уже видел… – пробормотал Макар. – Странно!

Птицы, дерево, гнездо. Птицы, дерево, гнездо…

Он повторял это про себя, как считалку: птицы, дерево, гнездо… Отчего-то эти слова были ему знакомы, и он силился вспомнить, кто уже говорил их при нем.

– Птицы, дерево, гнездо… – неуверенно произнес вслух Илюшин, и вдруг его озарило. – Серега, стой!

– Что такое?

– Стой! На обочину, сейчас же!

– Да что такое-то?

Бабкин свернул на полосу мокрой травы и включил «аварийку».

– Ты чего, Макар? – он взглянул на возбужденное лицо своего друга и догадался, что происходит. – Ты понял, где тело? Понял, да?

– Нет… не важно… подожди! – Илюшин судорожно рылся в карманах куртки. – Черт, где он?

– Кто?

– Телефон! А, вот!

– Да кому ты звонишь?

Но Макар уже набирал номер.

– Надежда Павловна? – сказал он, едва ему ответили. – Скажите мне: чем болел муж Филимоновой? Филимоновой! Дом на окраине, в саду! Вы же их знаете! Яковлева говорила, что жена чем-то лечила своего Митю… От чего она его лечила?

Трубка загнусавила жалобно. Илюшин скрипнул зубами.

Бабкин протянул руку и забрал у него телефон.

– А ну, хватит ныть! – страшным басом рявкнул он. – Будешь ныть, сгною в камере! Отвечай про Филимонова, быстро! Чем он болел?

Поток жалоб оборвался. В трубке заговорили робко и тихо.

– Понял тебя, – другим голосом сказал Сергей. – А ты уверена? Ага. Ясно. Спасибо. Будешь жить.

Он вернул телефон Макару.

– Бакшаева говорит, у него язва желудка и двенадцатиперстной кишки. Чуть не помер, говорит.

Они с Илюшиным молча уставились друг на друга. Бабкин выругался в сердцах.

– Василий, сукин сын! Как ребенка меня обвел! Какое, к бесам, спиртное у Филимоновых, если хозяину нельзя ни капли! Макар… Макар!

Илюшин уставился перед собой, словно окаменев; невидящий взгляд был устремлен сквозь стекло.

– Собака, – пробормотал он. – Черт возьми, собака же…

– Какая собака?

– И машинка…

– Какая машинка?

– Вот почему птичьи гнезда…

– МАКАР! – взвыл Бабкин.

Илюшин вздрогнул и обернулся к нему.

– Чижик, – объяснил он.

Сергей стиснул зубы.

– Что – чижик? Что – чижик?! Я тебя самого прикончу, богом клянусь! Ты будешь отвечать по-человечески или нет?

Макар глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– Я знаю, где тело Бакшаевой.

* * *

– Зачастили вы, голуби, – криво усмехнулся Василий, открыв сыщикам дверь. – Может, прописку вам оформить?

– Нина Ивановна далеко? – спросил Бабкин.

– Нинка! К тебе ухажеры!

Из глубины дома донеслись неторопливые шаги.

– Опять вы? – Худякова покачала головой. – Милые мои, дайте отдохнуть старухе. Что знала, все вам рассказала.

– Мы не за этим, Нина Ивановна, – сказал Макар. – Просто теперь наша очередь рассказывать.

Старуха удивленно вскинула брови.

– Ну, проходите… Сказочники! Василий, чай поставь.

– Сама поставь…

– Нина Ивановна, спасибо, не нужно чаю. Нас с вами Красильщиков ждет.

– Андрей Михалыч? А он-то что?

– Он нас ждет, – повторил Макар. – Василий, и вас тоже.

Бродяга заартачился, но Худякова одним взглядом успокоила его.

– Душегрейку мне подай, милый… И клюку.

– Нина Ивановна, зачем вам клюка? – спросил Илюшин. – Вы же не хромаете.

– Муж мой прихрамывал. – Худякова вышла вместе с ними. – Палка от него осталась. Я как начала с ней ходить, так и не отвыкла.

Пальцы крепко обхватили деревянный набалдашник.