Быстро подготовившись ко сну, даже не утруждая себя ужином, я проскальзываю между прохладными простынями и таращусь в потолок, заложив руки за голову.

Когда я впервые ее увидел, то захотел трахнуть. Я хотел трахнуть ее сильнее, чем любую другую женщину когда-либо. Поэтому я поторопился сделать то, что умею лучше всего. Преследовал, поймал и заклеймил.

Но мне было мало.

По какой-то непонятной причине мне нужно было больше. Мне нужно было сделать ее своей, убедиться, что она будет выкрикивать ночами только мое имя, видеть ее яркую улыбку по утрам и чувствовать ее маленькое, гибкое тело возле своего во время сна.

И знаете что? Будь я проклят, если не наслаждался каждым моментом ее присутствия.

Но это пора было прекращать. Я знаю, что происходило. Меня пугало, что я шел по стопам отца, но я отказываюсь гравировать на себе клеймо позора.

Так почему все ощущается таким чертовски неправильным? Почему я чувствую, что теряю контроль? Почему мне кажется, что я не могу дышать? Я зажмуриваюсь, когда образы Пенелопы проносятся в моем разуме: как ее волосы раскидываются по моей обнаженной груди, как она сладко мне улыбается и дерзит. Картинки затуманивают мой разум, а острая боль пронзает моё гребаное сердце.

Без нее в постели холодно и одиноко. Без нее всё в комнате кажется мрачным, унылым и ненужным.

– Бл*ть! – снова выкрикиваю я, ударяя кулаками по матрасу.

Сдавшись, хватаю телефон и открываю список сообщений. Последнее я отправлял Пенелопе более двух недель назад.

Две гребаные недели назад!

Дерьмо.

Поскольку я мазохист и нуждаюсь в очередной дозе боли, я набираю сообщение.

ГЕВИН: Я скучаю по тебе.

Это не ложь, это чистейшая правда. Я чертовски по ней скучаю. Я скучаю по всему в ней, начиная от сломанного каблука на ее изношенных туфлях, до ее вспыльчивости и до того, как она стонет мое имя в момент кульминации.

Прежде чем я успеваю собраться с мыслями, мобильник оповещает сигналом о пришедшем ответе, возвращая меня к реальности.

ПЕНЕЛОПА: Оставь это, Гевин. Ты все еще планируешь завтра играть?

Я ни секунды не сомневаюсь.

ГЕВИН: Да.

ПЕНЕЛОПА: Тогда нам не о чем разговаривать. Удачи.

Поскольку я не могу, бл*ть, остановить кретина внутри меня, то отвечаю ей злом, дабы не показать свои раны.

ГЕВИН: И вам того же, мисс Прескотт.

***

Это слишком легко.

Харли сидит напротив меня, вертя в руке фишку и заикаясь каждый раз, когда ему выпадает «хорошая рука», как будто его пальцы шокированы тем, что их владелец смог заполучить приличные карты. По всей комнате и под столом установлены камеры, чтобы зрители могли следить за нашим поведением.

Я очень быстро нокаутировал Рамоса (гребаного имбецила), Самуэльсона и Бейкера. Остались только я, Харли и новенький многообещающий, но слишком суетливый парень по имени Такер Рид. Ну, у него хотя бы хватило ума не повестись на крупный блеф, и это единственное, благодаря чему он все еще здесь.

Перед приходом сюда в одном из моих безупречных костюмов и с фальшивой улыбкой, я перебросился парой фраз со Скоттом о моих намерениях играть. Козел, должно быть, говорил с Грэхемом, потому что его речь не особо отличалась от недавней тирады Грэхема. Скотт сказал, что мне не нужно этого делать, что мне нечего доказывать и что я никогда не буду отражением человека, который меня вырастил. Бла, бла, мать вашу, бла.

Ну, а затем он заявил, что его не будет на игре, как и Грэхема, потому что они направлялись в театр, чтобы посмотреть на первое выступление Пенелопы. Меня, бл*ть, бросили мои собственные друзья. Предатели.

Эхо нашего разговора всё еще раздаётся у меня голове.

– Гевин, какой в этом смысл? Тебе нечего доказывать.