Она все еще улыбалась. Она все еще не верила, что дочь предала ее. Что она пошла на поводу у этого брутального самца, не стеснявшегося шлепать ее по заду в присутствии матери.

— Так будет лучше, — слабым голосом пискнула дочь из-за спины мужа.

И тогда она обернулась на внучку. На семилетнюю Наташку, названную в ее честь. Уж она-то ее не предаст. Они всегда были подругами. Они всегда были единомышленниками.

— Ната, ты слышала? — спросила она у внучки с усмешкой.

— Да, — кивнула внучка, приводя в движение белокурые кудряшки.

— Твои родители меня выставляют. Выгоняют! — добавила она.

— Я слышала, ба. — Внучка воткнула крохотную деталь в сложный рисунок пазла, подергала плечиками. — Тебя не выгоняют. Тебе просто предлагают поселиться по соседству.

Она всегда была рассудительной. С трех лет. Очень умненькой и рассудительной. Ее кровь.

— Папа уже подобрал тебе номер в отеле через дорогу. Окна напротив, ба. — Ната вогнала в рисунок пазла еще один фрагмент, легонько постучала кулачком, чтобы тот плотно лег.

— То есть ты тоже не против?

Душа сжалась до размеров ее носового платочка, который она в тот момент комкала в кармане домашних брюк.

— Я не против, ба, — ответила Ната.

— То есть тебе я тоже мешаю?

— Нет, ба. Мне ты не мешаешь. Но, по мнению папы и мамы, ты все время все портишь.

— Да? — Ее брови снова полезли вверх, губы судорожно дергались, когда она спросила: — И что же я порчу у папы с мамой?

— Их отношения.

И взгляд пронзительных голубых глаз из-под белокурой челки внучки был осуждающим. И это ее добило.

— Хорошо. Я вас услышала. Я иду собирать вещи.

Гоша засуетился, заулыбался. Ирка принялась щебетать, строить планы на вечер. Совместный поход в местный театр она запланировала. Ната в их семейном ликовании участия не принимала. Продолжала свое занятие. Но когда ее любимая бабушка вышла из своей спальни с чемоданом, тяжело вздохнула и пробормотала:

— Прости меня, ба.

— Все хорошо, Наточка. — Она склонилась над ней, поцеловала ее в висок. — Все хорошо.

Хотя хорошего-то ничего не было. Два самых близких, любимых ею существа только что предали ее. Погнали прочь. И, конечно же, она прошла мимо приветливо распахнутых дверей отеля, расположенного через дорогу от коттеджа, арендованного зятем на месяц. Остановила машину. И перед тем как сесть на заднее сиденье — она всегда в такси там садилась, — глянула на дом, который только что покинула.

Никто не прилип к окнам. Никто не махал ей вслед руками. Никто даже не позаботился, благополучно ли она добралась до отеля или нет. Все решили, что раз она взрослая девочка, то вполне может перейти дорогу самостоятельно.

А может, они ругались сейчас? Ирка с Гошей ругались? Ирка плакала и упрекала мужа в бездушии, а он таким и был — бездушным. Он оборонялся, аргументируя свое бездушие, как всегда, логично. Может, ругались?

Так думать очень хотелось. И, усаживаясь в поезд, она все еще надеялась на телефонный звонок. Надеялась услышать заполошное Иркино:

— Мамочка, а ты где?

Дочь так и не позвонила. Она не обнаружила ее отсутствия. Они всем семейством сходили на обед, потом отдохнули, затем отправились на пляж. Они там жили по расписанию.

О ней никто не вспомнил. Даже Ната!

Звонок все же случился. Около восьми вечера.

— Мама, ты где? — Голос дочери был раздраженным.

— А что? — ответила она с вызовом.

Она все еще надеялась, что дочь решила навестить ее в отеле через дорогу. Обнаружила пропажу и дико перепугалась.

Она ошиблась.

— Мы уже собрались! — повысила голос Ирка.

— Вы? Куда собрались?

— О господи! Ну, нельзя же быть такой эгоисткой, мама! Мы собрались в театр. Все вместе. Ты не помнишь?

— Нет, не помню.