Тогда орк взялся за ткань на груди Альмари и разорвал ту. Его взору предстала налитая грудь с торчащими темно-розовыми сосками, соблазнительный животик, а ниже треугольник аккуратно подстриженных волос. Кожа девушки, натертая маслом, мерцала в свете факелов, стройная фигура пробуждала желание.

— Вставай на четвереньки, — схватил ее за ягодицы, — я тоже соскучился по твоим прелестям.

Альмари беспрекословно выполнила приказ — забралась на широкую низкую кровать и замерла в ожидании. Хозяин не всегда вспоминает о необходимости подготовить свою самку, потому она позаботилась заранее — смазала себя особым маслом. И действительно, Кархем не стал нежничать, овладел ею сразу. Двигался быстро, входил глубоко, из-за чего Альмари то и дело морщилась, стискивала зубы, но возмущаться нельзя. Тем более вожак только что прибыл, а значит, уставший и может вмиг рассвирепеть, скажи она хоть слово против. Под конец орк намотал ее косу себе на руку, потянул на себя, чтобы запрокинула голову, и совершил несколько последних движений, после коих до ушей Альмари донеслось тихое рычание.

— Хорошая самка, — похлопал ее по правой ягодице, — можешь идти.

— Не оставите на ночь? — все-таки глянула на него мельком.

— Нет, я устал. Иди, Альмари. Завтра Фарата раздаст вам подарки.

— Благодарю, бэр Кархем, — не без труда сползла с кровати и отправилась обратно.

А когда вышла за двери покоев, схватилась за живот. Кархем был слишком груб. Вернувшись к себе, сразу же отыскала смотрительницу:

— Гэл Фарата, — простонала, — дайте порошок, прошу.

На что та глубоко выдохнула, после чего развела девушке тертых трав.

— Сильно болит? — передала ей чашку.

— Сильно.

— Завтра покажешься повитухе.

— Хорошо, — скорее выпила содержимое чашки.

— Ступай в постель.

К счастью, порошок ослабил боль, однако утром в покои все-таки пожаловала повитуха — старая орчанка Садат. Уж очень она не любила людей, но чего не любила еще больше, так это травить самок, чтобы приплода не случилось, и не важно, людей ли, орков ли.

— Ну? — зашла уже недовольная Садат в покои, где спали наложницы вожака. — Что опять?

— И тебе доброго утра, — усмехнулась Фарата.

В ответ орчанка лишь отмахнулась.

— Вон ее посмотри, — указала на Альмари. — Не навредил ли ей бэр Кархем. Вчера у них постель была. Девчонка вернулась с болями.

— Вот не пойму я, — отправилась к чаше с водой, — чего они их держат вообще. Ясно же, человеческие самки не годятся. Мелкие, хилые.

— Чтобы я знала, — подошла к окну, из которого открывался вид на бурную реку, — хотя, все дело в скуке. Скучно им.

— Неправильно мы своих сыновей воспитываем, неправильно, — и взяла полотенце. — Ты! — указала на Альмари, — подойти. Сесть тут, — кинула на тахту, — подол задрать, — затем снова обратилась к Фарате, — я уже лучше в их кагимат[1] разбираюсь, чем в наших. Беременных нет?

— Нет, — покачала головой.

— Габан.

Девушка тем временем легла на тахту, развела ноги в стороны и стихла. Ни одна из наложниц не любила злобную грубую старуху, но дела свое она знала хорошо. Садат осматривала Альмари не спеша, внимательно, отчего бедняжка постанывала, кусала губы. Вот если бы Кархем был нежнее, хоть немного, однако нежным он не бывает, лишь изредка бывает аккуратен, и то, когда в добром настроении.

— Все хорошо с тобой, — подняла на нее взгляд орчанка, после чего произнесла на родном языке, — придержи ее дня два-три, пусть отдохнет.

— Ладно, — ответила смотрительница, не отвлекаясь от бурлящей вдали реки.

И только Садат собралась обратно, как Фарата остановила:

— Подожди. Есть у меня к тебе дело. Одну самку надо посмотреть.

— Это какую?

— Привели тут. Но, как по мне, она совсем зеленая еще. Твоё бы слово услышать.

— Она здесь?

— Нет. Но я бы привела девчонку к тебе.

— И зачем она тебе? Мало что ли годных?