Но вот наконец после одного из поворотов открылся далеко впереди город по обеим сторонам реки; приближается, растет прямо на глазах железнодорожный мост, по которому идет настоящий паровоз с вагонами, и Маруся, шевеля губами и радостно блестя глазами, считает вагоны: «Тридцать шесть, тридцать семь…» Когда проплывали с огромной скоростью под мостом, паровозов и вагонов уже не было, но Маруся все равно сжалась и глаза зажмурила от страха: вдруг сейчас мост упадет прямо на нее?

На левом от парохода берегу сразу за мостом стоят на берегу новенькие комбайны, и Маруся с радостью узнала своего «Сталинца», на таком прошлым летом она работала помощником штурвального.

Ниже по реке, перед самой пристанью, оказался еще один мост, понтонный, но сейчас, ранним утром, он разведен для прохода пароходов и барж. Миновали его, и в это время над правым берегом, над голыми бурыми сопками, поднялось рыжее солнце, большое и теплое, как каравай, испеченный добрыми мамиными руками.

Пассажиры уже поднялись, собрались, переставили поближе к выходу сундуки, мешки, корзины, тюки и котомки; перед швартовкой пароход гудит как улей.

Маруся не торопилась выходить, она все стояла и смотрела с верхней палубы на встречающих, толпившихся на дебаркадере, и наконец увидела, узнала:

– Дядя Петя!

– Маруся!

Огромный человек в форменной фуражке прорвался, смяв встречных, на пароход, на верхнюю палубу, и вот уже обнимает, тискает Марусю, гудит восторженно:

– Ну слава богу, радость моя! А то ведь нас могут увести сегодня в рейс.

– На Север?

– На Север, родная, на север. Но ты его не бойся, Север – он теплый!

– Я с вами, дядя Петя, ничего не боюсь!

– Ты же наша, Дворкина, а Дворкины ничего не боятся!

Дворкин берет чемодан, и они сходят на дебаркадер, а потом по трапу на берег, пристроившись в хвост многоголовой и многоголосой очереди.

– Как мама? – кричит Дворкин.

– Ей будет тяжело без меня. Я даже не хотела ехать…

– Как так? Ведь все вроде решили.

– Она прямо силой заставила…

– Жалко Наталью, да при ней малец остается, все не одна. А тебе так и так надо из деревни выбираться, да и мне помощница нужна. Свой человек – это как третья рука!

– Дядя Петя, мы сейчас куда?

– На лихтер! Устроишься, чаю попьем и – в кадры. Я уж там все решил. – Подмигивает Марусе. – Дворкин дело знает туго!

– Ой, дядя Петя, какой ты! – Маруся приподнимается на цыпочки и чмокает Дворкина в щеку.

Дворкин растроганно моргает повлажневшими глазами.

– Эх, Маруся! Как ты на мать свою похожа в молодости! Прямо одно лицо!

Маруся лукаво улыбается:

– Она мне кое-что рассказывала, как ты… ухаживал за ней.

– Ухаживал… Не то слово! А она вот папку твоего выбрала, брата моего… покойного.

Грустно умолкает. Но у Маруси скорбь по отцу прошла, притупилась, он – где-то там, далеко-далеко в прошлом, а она – здесь, ей жить, радоваться, ждать свое счастье.

* * *

А совсем рядом, на втором этаже дебаркадера, в комнате отдыха транзитных пассажиров, разбуженные пароходом, лежат на своих кроватях под чистыми казенными простынями Дима и Андрей.

– Выспался? – спрашивает Андрей.

– Спал – как убитый. Как в детстве, когда набегаешься за день… И так хорошо тут: вода плещется, пристань наша покачивается.

– Эта пристань называется – дебаркадер.

Дима задумчиво повторяет на французский манер:

– Дебаркадер…

Слово это напоминает ему что-то далекое, смутное: гудок паровоза, шипение пара, лязг буферов; мужчины в шляпах, женщины в длинных платьях прохаживаются вдоль синих вагонов, где даже тамбуры сияют чистотой и позолотой…

Словно вернувшись из другого мира, он оглядывает комнату и замечает большую черную тарелку радиорепродуктора.

– Тут радио есть! Послушаем?

Андрей молча смотрит на него, потом произносит медленно и, как показалось Диме, с угрозой в голосе: