Появляется Борис Голицын. Подбегает, удерживает царя за плечи.

Борис Голицын. Бить бей, но убивать-то зачем? Всех дураков убить – без народа останешься. Петр Алексеич, остынь… (Машет офицеру.)

Офицер (громким шепотом). Gerade-aus! Schneller! Links! Links!

Потешные поспешно утопывают за кулисы, за ними убегают флейтист с барабанщиком. Последним, охая, ковыляет недоросль.

Царь Петр. Дубины… Олухи… Мякинные мозги… Ненавижу! Мякоть русскую ненавижу! Простое дело – в ногу ходить… Не могут! Гурьбой валить, лясы точить, дрыхнуть до обеда – это у них всегда… Стадо баранов! Борис, почему у меня народ такой? За какие грехи?

Борис Голицын. Петр Алексеич, ты как мой братец Василий-то не будь. Это ему народ нехорош – глуп, темен, пуглив. А нам с тобой в самый раз. Ему одного только не хватает, народу нашему.

Царь Петр (понемногу успокаиваясь). Чего?

Борис Голицын. А вот этого самого. К чему ты их приучаешь.

Царь Петр. В ногу ходить?

Борис Голицын. Ну да. Представь себе, что вся Россия в ногу затопает: левый-правый, левый-правый. Это ж земля содрогнется, Европа съежится. Народу порядок нужен. Правила. Железные. Если у стада баранов хорошие овчарки, это называется армия. А с хорошим пастухом – великая держава. Империя.

Царь Петр. Я порядок люблю. Чтобы всё правильно! Всё как положено! Чтоб каждый на своем месте! Чтоб дома в ряд, и внутри домов чтоб всё по правилам, и чтоб одежда какая указано, и работа, и веселье – всё! И чтобы дури в головах не было, а одна только польза! Государева польза!

Борис Голицын. Ну, в головы и в сердца ты к ним не залезешь… И зачем? В головах у них ничего интересного нет, и не надо нам, чтоб было. А сердца… Вот Василий мучается, что он людишкам жизнь легче сделал, а они его не любят. Это потому, что Василий хоть и умник, а ни черта не понимает. Народ у нас разве за это любит?

Царь Петр. А за что?

Борис Голицын. Тебя учителя учили, в чем веселие Руси?

Царь Петр. «Веселие Руси есть пити и не может без того быти». Владимир Красное Солнышко сказал.

Борис Голицын. Дурак он был, а не солнышко. Потому и Киев не устоял, сгинул. А Москва не сгинет. Веселие Руси, государь, есть величие. Наш русак будет в дырявой избе сидеть, сухой коркой кормиться, лупи его кнутом, детей отбери – но если дашь ему величие, всё тебе простит. И за величие тебя полюбит.

Царь Петр (сдергивает с головы шапку, машет ей). Я дам России величие! Чего-чего, а величие дам!

Женский голос. Петруша, шапку надень!

Царь Петр (отмахиваясь). Ай, матушка! (Борису.) Нет от бабья покоя! Мать дура, жена дура, а хуже всех Сонька.

Борис Голицын. Ну, она-то не дура…

Царь Петр. Ненавижу! Ты говорил, недолго уже ждать.

Борис Голицын. Недолго. Сказано тебе: «не фсё зразу». Скоро твоя будет Россия. Увидишь.

Царь Петр. Да как? Откуда? У Соньки всё: стрельцы, пушки, казна. А у меня только дурни потешные… (Кивает туда, откуда доносится звук флейты и барабана.)

Женский голос. Петруша, шапку!

Борис Голицын. У царевны Софьи разум отдельно, кулак отдельно. Разум – мой брат, мечтатель расчудесный. Кулак – Федор Шакловитый, чугунная башка. Наше дело – подождать, когда кулак у разума из повиновения выйдет и дров наломает. Увидишь, всё само сладится.

Царь Петр. Ждать, ждать… Не могу больше ждать… Не хочу… Мне семнадцать лет уже!

Женский голос. Петруша, головку напечет!

Царь Петр. Ну тебя, надоела! (Смотрит за кулисы.) В ногу, сволочи, в ногу!

Убегает, замахиваясь тростью. Борис Голицын бежит за ним.

Занавес раздвигается.

Картина седьмая

Царские покои в Преображенском

Деревянные, обветшавшие палаты. На сцене две царицы – одна средних лет, Наталья Кирилловна, мать Петра, другая совсем девочка, его жена Евдокия. Обе празднично одеты, набелены, нарумянены. Стоят около стола, на котором разложены подарки.