Я ощущала покалывание кожи живота и знала, что оно будет становиться все сильнее и сильнее, как бы поднимаясь на поверхность откуда-то из самых глубин, двигаясь синхронно со стрелкой на напольных весах — невероятно медленно она все-таки возвращается туда, где была до рождения Лайлы. Небольшая округлость уже никуда не денется — осознание этого освободило меня от комплексов, хотя в этом нет ничего плохого. Ведь когда-то в ней кто-то жил. Сейчас помещение пусто, но, может, там появится и новый жилец…

И опять пульсация — сейчас округлость стала просто комком нервов.

«Нет», — подумала я, нанося тональный крем на лицо, придавая себе легкий оттенок загара и завершая все это нанесением туши и карандашной подводки на верхние веки. Косметики больше, чем раньше, но и времена изменились. Я сама изменилась. И иногда мне нужна была помощь — в этом тоже нет ничего плохого.

Может, это непонятное ощущение где-то в глубине больше похоже на приятное волнение?

— Ты нужна нам, Марго, — объявила Мофф, когда все узнала, и сердце мое слегка дрогнуло от мысли, что я могу понадобиться для чего-то, помимо смены подгузников, кормления и распевания колыбельных. Хотя все сразу нахлынуло, едва я вспомнила о причинах этой моей необходимости.

Мэгги!

Теперь я понимала, что она дала мне возможность расслабиться и превратиться в другую женщину — женщину-мать, — не нарушая при этом тех связей, которые были у этой женщины со мной прошлой. Она же обеспечила мне контакт с офисом. Большинство женщин на время декрета полностью исключают из производственной жизни — некоторые из них даже не знают тех, кто займет их место, — а мне оставили щелку, через которую я могла подсматривать, появись у меня такое желание.

А я, вместо того чтобы пользоваться ею по назначению, своим возбужденным дыханием настолько затуманила видимость, что в конце могла узреть только смутные искаженные домыслы собственного производства. Весь последний год я скрупулезно подсчитывала достижения Мэгги и сравнивала их с моими, не понимая, что мы обе выполняем одну и ту же работу. Я родила ребенка, поэтому и не должна была писать редакционную статью.

А тот факт, что мне все-таки удалось настучать ее в комнате на втором этаже всего через неделю после несчастья, говорит только о том, что прошлая я никуда не делась, а просто ждала, когда же мне установят нормальный дедлайн. Если б только мне хватило уверенности в себе, чтобы пораньше понять, что я могу и работать, и растить кроху, тогда, возможно, я с большим энтузиазмом занялась бы последним.

Хотя спасла жизнь Лайлы именно Мэгги. Мэгги и Винни. Две женщины, которых я больше всего боялась, о которых больше всего думала и которые причиняли мне больше всего боли в последние месяцы, в период пестования дитя. В этом как раз и заключается вся жестокость декретного отпуска — мозги начинают работать наиболее интенсивно именно тогда, когда тело расслабляется.

Поняв в тот вечер, что Лайле ничего не угрожает, я разрыдалась. Слезы текли по щекам, как капли дождя по стеклу, а когда я посмотрела на Винни, то увидела, как они сверкают и на ее щеках. Девочка, которую вовремя поймали, освободила двух женщин, намертво связанных в течение многих десятков лет. И мальчик, умерший, не успев родиться, будет жить в этой спасенной девочке.

А сейчас, стоя в ярких солнечных лучах, пробивающихся сквозь ставни, я отбросила эти мысли и еще раз взглянула на отражение в зеркале. В этой одежде я выглядела старше, чем обычно, — выглядела более опытной, доступной, домашней и менее напряженной. Возможно, потому, что главный кошмар нашей жизни исчез сразу же после того, как Мэгги дала нам разрешение солгать — ради Чарльза, но, главное, ради Винни. Мэгги все-таки успела это понять.

Как и многие другие вещи…

Когда подъехала «Скорая», мужчины и женщины в желтых жилетах немедленно стали выяснять, что же произошло.