Теперь наверх, в спальни, и пускай дорогу освещает одна только луна. Вот платяной шкаф, в нем Винсентова одежда — всего-то три рубахи, джинсы да грубые ботинки. Как становятся убийцами? Вдруг есть ген убийства — выскакивает через многие поколения, отец с матерью совершенно ни при чем, а виноват далекий предок? Или будущий убийца формируется постепенно, из сотен мелких обид, и близким вполне реально расслышать многочисленные «звоночки»? Может, Винсент Кинг родился хорошим; да только кровь ребенка так вот запросто с рук не смоешь… Вдобавок тридцать лет провести среди законченных мерзавцев и остаться прежним — такое, наверное, все силы отнимает. И мало кому дано.

Кровати в спальне не было, на полу валялся матрас. Ни стола, ни стульев, ни картин, ни телевизора, ни книг.

Только фотография, скотчем приклеенная к стене.

Дыхание перехватило, потому что Дачесс как бы увидела себя маленькой. Белокурая, голубоглазая девочка. Сисси Рэдли.

Дачесс вышла из дому. Тропа круто забирала вверх, и примерно через милю городские огни остались позади и внизу. На полпути она остановилась. Ныл каждый мускул, каждый вдох причинял боль, словно телу было не по нраву, что Дачесс до сих пор среди живых.

С последнего холма она увидела огоньки. Поздняя служба. Однажды Дачесс на такой службе присутствовала, сидела с полудюжиной прихожан — исключительно потому, что не смогла уснуть дома.

Литтл-Брук, епископальная церковь.

Забор из штакетника, дорожка, крыльцо, божественная музыка. Долой сумку с натертого плеча; прислониться к деревянной двери, ведь длинный день почти кончился. И некуда больше идти, кроме как на край кладбища, на участок, выделенный для невиннейших. Здесь покоится мама. По просьбе Дачесс, ее похоронили возле Сисси.

Вдруг Дачесс замерла, застыла.

Дивные небеса — и на их фоне, черным силуэтом, высокая мужская фигура. За ней — обрыв, край земли, голые скалы и бесконечный океан.

* * *

Уок припарковался на Айви-Ранч-роуд, прошел к двери по подъездной дороже, постучал.

Вид у Брендона был аховый. Он молча отступил, впуская Уока. В доме воняло черт знает чем, всюду валялись картонки из-под снеди и пивные банки, на каждой поверхности лохматилась пылища. Уок заметил стопку видеодисков — уроки фитнеса; курс называется «Стальной пресс», на обложке фото — Брендон со втянутым животом.

Брендон, осовелый, мутноглазый, присел к кухонной стойке. Стар столько раз его отшивала — вот он и не стерпел, пустил в ход кулаки; не иначе, так и было.

— Мне известно, что ты сделал, — заговорил Уок.

Этой фразы оказалось достаточно.

Брендона прорвало. Он разрыдался и не мог остановиться, плечи так и тряслись в судороге. Уок, крайне сконфуженный, не знал, что и сказать.

— Я не хотел. Не думал, что так выйдет. Честное слово, Уок.

Последовал рассказ, прерываемый всхлипами. Уок слушал молча.

— Ты советовал мне пойти на мировую — я и пошел. Пригласил его на яхту. Типа, порыбачить, просто воздухом подышать. Самому надоела эта вражда. Ну вот, поплыли мы. И тут мне как в голову стукнуло: ведь он «Мустанг» мой поцарапал! Ведь некому больше! Я тогда хотел в полицию заявить, но Стар погибла, я и не стал, на фоне такой беды… А на яхте я просто дурачился. Думал, вытащу его, если что. Мы и от берега-то были совсем близко.

Уок выдохнул. Смущение прошло, осталась только печаль.

— То есть ты столкнул Милтона в воду.

Брендон снова заплакал, потом зашелся жестоким кашлем, будто выблевывал воспоминания.

— Я замучился ждать его на причале. Проучить хотел. Пусть, думаю, до берега сам доплывет — будет знать. Это шутка, просто шутка. А он все не возвращается и не возвращается… Я тогда сам яхту повел на то место, только Милтона уже не было. Не было его, Уок.

Уок выслушал, затем позвонил Бойду. Сидел с Брендоном, пока за ним не приехали, и наставлял — что и как говорить в полиции. Сознаться надо. Во всем. Тогда и сон крепче будет.