Мой живот скрутило еще раз, как будто острый нож вонзился в меня. Что-то такое было в ее выражении боли и уязвимости, что разрушало мой ледяной самоконтроль.

Это была смелость. Да, та самая смелость, которая помогала сохранить мне себя от своего же влияния. Жизненный принцип, которому меня учили, что необходимо им пользоваться, когда уже ничего не помогает.

Бл*дь.

Смотря в сторону, я схватил бутылку с водой и кинул ей. Она неуклюже поймала ее. Открыла крышку, затем положила все таблетки на язык, и в течение трех секунд она полностью выпила все содержимое бутылки. Вытерла рот рукой, смотря на сумку у моих ног.

В тишине, которая повисла между нами, я слышал, как стукнуло ее сердце. Затем еще раз.

Ее глаза нашли мои и предоставили мне то, что я не надеялся получить. Благодарность. Ссоры и то, через что нам предстояло пройти, были позабыто. Ее потребности взяли вверх. И она была той, кто мог приложить все усилия, чтобы получить желаемое.

— Если ты голодна, у меня есть немного еды с собой.

Она тяжело сглотнула.

В эту минуту, смотря на нее, я приложил все силы, чтобы отстраниться от всего, запуская руки в свою ледяную сущность и подавляя все имеющиеся человеческие эмоции.

— Но сначала мне кое-что нужно от тебя.

Она снова схватила эту чертовую собаку.

Я ненавидел, как она обнимала ее, ища в ней поддержки, того, что я не мог ей предоставить.

Я звонко свистнул.

Болли автоматически отшатнулась в сторону, оставляя Нилу в одиночестве на клетчатом пледе.

Она опустила плечи, с неподдельной тоской глядя на собаку. Медленно та сила, которую я видел в ней ранее, опять воспрянула к жизни; ее взгляд настиг мой.

— Отлично. Что ты хочешь?

«Все», — бился ответ в моей голове.

Все части меня, которые я так глубо прятал от всех окружающих, думая, что они уже умерли, заискрились разными красками, но главная эмоция — обладать.

— Ты кое-что задолжала мне.

Ее глаза расширились.

— Прости?

Я опустился на корточки, удерживая равновесие на пальце руки которым уперся в землю. Мое сердце отбивало тяжелые удары.

— Я кое-что подарил тебе в столовой. Помнишь?

Ее губы скривились в отвращении.

— Ты дал мне своего отца и двадцать твоих так называемых братьев.

Я покачал головой.

— Нет, я дал тебе больше. Я подарил тебе свободу. Я забрал воспоминания о них и подарил тебе частичку себя. Наше общее воспоминание, наше первое воспоминание. — Я жадно смотрел на нее, слюна заполнила мой рот, когда я вспомнил ее божественный вкус на своем языке.

Понимание настигло ее.

— Ты не серьезно. Ты хочешь, чтобы я отплатила тебе за то одолжение?

Я сжал руки в кулаки.

Она покачала головой.

— Ни за что. Ты ненормальный.

Ненормальный?

Не сможет сделать этого?

Я сделал все возможное, чтобы быть более человечным с ней. Я говорил мягко, обдумывая каждое слово. Я был милосердным и боролся со всем, во что превратился, со всем, во что должен превратиться.

Я как раз-таки был ни капли не сумасшедшим.

— Тебе правда не следовало этого произносить, — пробормотал я.

Она знала, чего я ожидаю. Я сказал ей все четко. Это не моя вина, что она настолько глупа. Я предупреждал ее, никогда не сметь поднимать вопросы психического здоровья. Я не собирался терпеть этого от девушки, которая отказывалась понимать, что весь мир — это гребаные мудаки, а не герои сказок.

«Накажи ее», — кричало все во мне.

Я встал, возвышаясь над ней. Двигаясь вперед, я схватил кнут, который лежал на самом верху сумки, ударив рукоятью по ладони, я жестко процедил сквозь зубы:

— На колени.

Она отшатнулась назад, ударяясь спиной о ствол дерева.

— Джетро. Пожалуйста.

Я потер переносицу.