— МОИСЕЙ! — гаркнула я, пытаясь выдернуть его из оцепенения. Наверное, сейчас он упадет на землю, корчась в судорогах, и мне придется делать ему искусственное дыхание или еще что-нибудь. Мысль о том, что мы соприкоснемся губами, вызвала какое-то странное шевеление у меня в груди. Я задумалась, каково это будет — прижаться своими губами к его, даже просто ради того, чтобы вдохнуть в него кислород. Он вовсе не был противным. Подобное ощущение от человека я испытывала только раз в жизни, что-то переворачивалось внутри, и не могу сказать, что это было неприятно. Моисей был даже больше, чем просто непротивным. Он обладал странной, дикой красотой, нетипичной для нашего окружения — особенно эти загадочные волчьи глаза. Я честно призналась самой себе, что в случае Моисея — «нетипичный» значит «классный». Как жаль, что его судьба сложилась так плохо.

Родители использовали лошадей в психотерапии для работы с детьми-сиротами. На самом деле эта программа была широко известна по всему миру — что-то связанное с невербальным общением, ведь лошади не могут говорить, сами знаете.

Так родители обычно говорят, рекламируя свои услуги, чтобы рассмешить клиентов и расположить их к себе. Лошади не могут говорить, но некоторые дети не могут этого тоже, и в этом случае иппотерапия, — способ понимания самого себя через общение с лошадьми и наблюдение за ними, может помочь. Родители сделали ее делом своей жизни и так зарабатывали. Папа к тому же был квалифицированным ветеринаром — я тоже хотела выучиться на ветеринара, когда вырасту. Все наши лошади были прекрасно обучены и привычны к общению с детьми. Они понимали, когда следует стоять спокойно, чтобы ребенок не испугался, и проявляли поистине чудеса терпения, позволяя надеть на себя уздечку и даже смешно округляли губы, чтобы удобнее вставлялись удила. А дети реагировали на это тем, что взрослые обычно называют «чудо» и «прорыв».

Моисей провел у нас около двух недель: ковырялся в земле, полол, ел — кажется, он был способен есть даже ржавые гвозди — и постоянно выводил меня из себя одним своим присутствием, потому что от него будто исходили волны какого-то напряжения. На самом деле, ничего плохого он не делал — даже не говорил со мной, что было одним из его немногих достоинств, наряду с цветом глаз и мощными мускулами. Я скривилась, рассердившись на саму себя. О чем я вообще думала?

— Ты когда-нибудь катался на лошади? — спросила я, пытаясь отвлечься от странных мыслей.

Моисей будто вынырнул из полуденной дремы. Он больше не смотрел в никуда, стоя столбом посреди конюшни. Теперь его взгляд сосредоточился на мне. Но никакого ответа я не услышала, поэтому повторила свой вопрос. Моисей покачал головой.

— Нет? И даже не общался ни с одной?

Он снова помотал головой.

— Иди сюда. Поближе. — Я кивнула на лошадь. Может быть, мне удастся помочь ему иппотерапией, как обычно делают мама с папой? Раз я видела, как они работают, почему бы и мне не попытаться: может быть, мне удастся выручить это «дитя крэка».

Моисей слегка попятился, словно испугался не на шутку. Я вспомнила, что за все время работы у нас на ферме он держался в стороне от всех животных. Постоянно. Он наблюдал за ними с безопасного расстояния, так же, как и за мной. И не произносил ни слова.

— Не тушуйся. Сакетт — лучшая лошадка на земле. Хотя бы погладь его.

— Я его только напугаю, — ответил Моисей. Я замерла, будто громом пораженная. Мне впервые довелось услышать его голос, и он заметно отличался от моего сводного братца Бобби и множества остальных его ровесников. Их ломаные подростковые голоса будто скакали по ступенькам, то и дело спотыкаясь, поднимаясь до визгливого фальцета и опадая до низкого хрипа. А низкий мелодичный бас Моисея ласкал уши и вызывал какое-то непривычное щекотание у меня в сердце, странное и одновременно приятное.