– Извините, мне плохо…

Спотыкаясь и задыхаясь, помчалась в туалет. Зависла над унитазом, ужасные удушливые спазмы стискивали горло, но наружу ничего не вырвалось. К тому моменту, как она сумела отдышаться, каждый мускул в теле дрожал. Выпрямившись, Лизетт на мгновение застыла, затем пустила в раковину холодную воду. Наклонившись, плеснула водой на разгоряченное лицо, потом еще и еще, пока не успокоилась и не смогла дышать, не обдирая словно располосованного ножом горла.

Лучше. Уже лучше. Но она не решилась взглянуть на незнакомку в зеркале, вместо этого закрыла глаза и просто постояла не шевелясь. Наконец схватила полотенце, промокнула глаза, потом сильно ударила им по лицу и шее.

Сердце все еще колотилось как бешеное. Что, черт возьми, вызвало последний приступ? Какие-то слова Марджо? Ничего не приходило в голову, но Лизетт отчетливо помнила нахлынувшее чувство тревоги, словно Марджо ступил на минное поле. Лизетт мысленно воспроизвела разговор, пытаясь найти что-то необычное, пусть даже мелочь. Дети Марджо подхватили желудочный вирус, болезнь длится около двадцати четырех часов, бла-бла-бла. В буквальном смысле пустая болтовня… за исключением комментария о том, как давно она брала больничный.

Боль пронзила череп, как предупредительный выстрел. Лизетт ухватилась за край раковины и напряглась в ожидании очередной атаки изнутри, стараясь сохранить ясность ума и перетерпеть мучение. Ладно.

Что-то сверлило мозги, что-то крутилось в голове, но память забуксовала в шаге от…

Нет. Бесполезно. Ничего путного. Так когда она в последний раз брала больничный?

Странно, но ответ известен – ни разу за все пять лет, что работала в «Беккер инвестментс». Так почему же Марджо сказал, что она прихворнула впервые за три года? Когда именно ей нездоровилось в предыдущий раз? Разумеется, она бы запомнила, как отлеживалась, потому что почти никогда не болела. Несколько случаев действительно застряли в памяти, например, когда ей было двенадцать, в летнем лагере она по-крупному облажалась в игре, в результате со всего маху приземлилась на задницу. Но с тех пор она ни разу не страдала даже обычным насморком, который каждую зиму изводил сослуживцев.

Так когда же, кроме сегодняшнего случая, она из-за плохого самочувствия не вышла на работу?

Когда она начала работать у Беккера?

На этот раз голова взорвалась и тошнота вывернула наизнанку. Лизетт скорчилась над унитазом, трясясь и задыхаясь, и все же сумела бросить мобильный на пол и расколотить его на кусочки.

Это просто безумие. И все же порыв сломать сотовый был настолько сильным, что она уничтожила телефон без колебаний и вопросов.

Придя в себя на этот раз, Лизетт сначала высморкалась, затем плеснула в лицо ледяной водой, отчаянно ища логическое объяснение.

Безуспешно. Пусть она забыла, когда была настолько больна, что не вышла на работу, но не это скручивало внутренности от страха. Казалось, какая-то незнакомка отчаянно стремилась захватить контроль над ее телом, и иногда эта чужачка побеждала.

Что бы ни происходило, будь то временное психическое расстройство или по-настоящему катастрофическое изменение личности, она всё выяснит и всё исправит.

А пока придется руководствоваться интуицией, например, растоптать в пыль свой сотовый. Смахивает на паранойю…

Может, и нет.

Посмотрела на разбитый мобильный. На тот случай, если трубка еще работает, просипела:

– Вот дерьмо, – и подняла маленький пластиковый каркас. – Теперь придется купить новый.

Потом вытащила батарейки, дабы точно удостовериться, что телефон сдох, и бросила и аппарат, и батарейки в мусорную корзину. Через секунду выудила обломки обратно, сложила в раковину, облила водой, потом снова кинула в мусорку.

Лизетт была до смерти перепугана. Жутковато не представлять, что делать дальше, но больше всего ужасало осознание того, что она толком не помнит, когда начала работать в «Беккер инвестментс».