В его глазах отчаяние, нужда, которая напоминает мне о нашем времени в Чикаго. Я хорошо сыграла с ним, обманув его, заставив поверить, что я была заперта в жестоком браке, которого не могла избежать. Тогда в нем было то же отчаяние. Он так старался помочь мне, спасти меня, но я всегда старалась держать его на расстоянии. Я хотела, чтобы он поверил, что у него есть вся я, но в то же время ничего от меня.

Однако игра окончена. Я больше не хочу видеть этот взгляд в его глазах. Когда — то мне доставляло удовольствие сознавать, что я его одурачила, но это исчезло в тот момент, когда он проник в мое сердце. Но для того, чтобы сохранить свою душу нетронутой, мне нужно продолжать двигаться просчитанными шагами.

— Я волнуюсь, — признаюсь я.

— О чем?

— О тебе. Если нет тебя…, то нет и меня.

— Ты боишься потерять меня?

Я киваю.

— Ты не потеряешь меня, слышишь? Этого не произойдет.

— Но однажды я потеряла тебя. Это была моя вина. Поверь мне, я знаю. Но я все равно потеряла тебя. Я все еще знаю эту боль, и она пугает меня.

— Я тоже знаю эту боль. Не только ты это почувствовала, — в его словах слышится силой. — Я чувствовал это всем своим существом. Вот как глубоко ты проникаешь в меня.

— Так много всего произошло. Я хотела тебя в ту секунду, когда потеряла, и теперь, когда ты у меня есть, я чувствую себя так…

— Что ты чувствуешь?

Протянув руку к его лицу, я провожу пальцами по его подбородку и по его заросшей щетине, слушая, как она потрескивает под моей ладонью.

— Расколотой, — говорю я, а затем опускаю руку вместе с головой.

— Посмотри на меня, — требует он, и я это делаю. — Все в порядке. Мне трудно осмыслить все, что свалилось на меня за последние несколько недель, так что я понимаю. Мы избавимся от этого чувства, обещаю, но на это потребуется время. Мне нужно, чтобы ты знала одно: я здесь. Я буду напоминать тебе об этом каждый день, если придется. Я здесь.

Я позволяю его словам попытаться успокоить мою тревогу, когда беру свою руку и прикрываю пулевое ранение на его груди, то, которое Пик нанес ему с намерением убить его. Мой большой палец скользит по приподнятой плоти, и когда я поднимаю взгляд, он сосредоточен на моей руке. Чувство вины течет по моей крови. Его глаза встречаются с моими, и я спрашиваю:

— Тебе было больно?

— Не так сильно, как потерять тебя, — отвечает он, обхватывая рукой мое запястье, в то время как я продолжаю водить пальцами по своему предательству, которое теперь как клеймо на нем, навечно.

— Я манипулировала тобой. Я солгала.

— Ты сделала это. И я ненавижу тебя за это. Я ненавижу тебя за то, во что твоя ложь превратила меня.

— Но ты скучал по мне?

— Я не мог разлюбить тебя.

Прижимая ладонь к его груди, я чувствую, как бьется его сердце, и решаю оторвать кусочек своего собственного сердца, чтобы отдать ему, обнажая крошечную часть того, что, как я знаю, я должна защищать в крепости своей души. Деклан всегда умел проникать прямо в мою душу. Итак, я передаю свое предложение в форме правды, давая ему понять:

— Ты меня пугаешь.

Его сердцебиение усиливается, обнажая его разочарование моими словами.

— Что во мне тебя пугает?

— То, как ты легко ломаешь мои стены.

— Почему ты хочешь, чтобы между нами были стены?

— Потому что я боюсь чувствовать прямо сейчас. Во мне так много всего, с чем я борюсь. Я боюсь, что это будет слишком.

Он тяжело вздыхает, расстроенный моим признанием. Он на мгновение опускает голову, а затем с контролируемой силой хватает меня за другое запястье и толкает на кровать. Я не сопротивляюсь ему, когда он садится мне на бедра. Зеленые глаза кричат о повиновении, и я даю ему именно это, когда он снимает мой топ, разрывая ткань и отрывая пуговицы, чтобы обнажить мою грудь.