Она рассказала ему все, как ей помнилось, без утайки. В первый раз отец бросил семью, когда Исма была настолько маленькой, что не запомнила ни его побега, ни его присутствия дома до того. Она росла с матерью и родителями отца, не понимая, что ее сердцу кого-то недостает. Ей исполнилось восемь, когда он вернулся, Адиль Паша, друзьям известный под кратким именем «Паш, сокращенно от Папаша», веселый широкоплечий мужчина, похвалявшийся тем, что дочь уродилась его копией. Как все женщины в жизни Адиля, она тут же подпала под его обаяние, столь мощное, что оно помогло беглецу вернуться на супружеское ложе, хотя поначалу, когда он явился домой, мать не подчинилась свекру и свекрови и отправила его спать на диван. Он пробыл в семье достаточно долго, чтобы наградить супругу близнецами и чтобы для дочери даже мысль о его исчезновении стала невыносимой, – и тогда снова пропал. На этот раз предлогом для бегства послужила не очередная схема быстрого обогащения, а гуманитарная миссия в Боснию, где как раз догорала война, то есть отъезд подавался как подвиг. Гуманитарный конвой через пару недель возвратился, но уже без ее отца, и больше Исма его никогда не видела. Изредка приходила открытка, исписанная его корявым почерком, с сообщением о том, как он участвует в какой-то борьбе, как сражается против угнетателей, или же на пороге появлялся бородатый мужчина с небольшой суммой денег и называл очередное место, куда Паш отправился воевать – Кашмир, Чечня, Косово. В октябре 2001-го он позвонил из Пакистана по пути в Афганистан, узнав о смерти своего отца. Он хотел поговорить с матерью и услышать голос сына. Жена повесила трубку, не поинтересовавшись, а не хочет ли он услышать и голос Исмы – единственной из детей, с кем он знаком.

Эймон поменял позу так, чтобы щиколоткой коснуться ее щиколотки – жест сочувствия, как раз настолько малый, что она могла это вынести.

– Несколько месяцев спустя офицеры особого отдела МИ5 явились к нам и спрашивали о нем, а в чем дело, не говорили. Мы понимали, что стряслась беда, и бабушка просила обратиться к кому-нибудь – в Красный Крест, к властям, к адвокату – и выяснить, где он. Будь мой дед тогда еще жив, так бы, возможно, и поступили, но он к тому времени умер, а мама сказала, если мы начнем искать отца, спецотдел нас затравит, да и соседи заподозрят в нелояльности. Бабушка пошла в мечеть, надеялась там получить поддержку, но имам встал на сторону моей мамы, он наслушался уже историй о том, как давят на семьи британских граждан, схваченных в Афганистане. Одна из подруг бабушки говорила, что британское правительство лишит всех преимуществ социального государства, даже бесплатного образования и лечения, любую семью, которую заподозрит в симпатиях к террористам.

Гримаса Эймона явно показала, что он задет, ибо отождествляет с этим государством себя. Исма подняла руку, прося его воздержаться пока от спора.

– Моя мама знала, что это лишь слухи, но не стала рассеивать заблуждения бабушки. И на том дело и кончилось, а потом в 2004 году пакистанец, выпущенный из Гуантанамо, связался с родственниками отца, которые остались в Пакистане, и сообщил, что его держали в заключении в Баграме с начала 2002 года и там же находился мой отец. В июне того же года и он, и отец оказались в числе мужчин, которых посадили в самолет, чтобы переправить в Гуантанамо, Мой отец умер во время взлета, по-видимому, от сердечного приступа. Он еще кое-что порассказывал о том, как с отцом обращались в Баграме, но пакистанские родичи решили, что без таких картинок близким жить будет легче, и не стали нам это повторять.

– За два года никто не сообщил вам о его смерти?

– Кто бы нам сообщил? Американцы? Британская разведка? Ничего нам не сообщили – ни раньше, ни потом. Списки содержавшихся в Баграме до сих пор не обнародованы. Мы даже не знаем, потрудились ли вырыть ему могилу.

– Я уверен, его похоронили, – сказал Эймон.