– С тем же успехом я могла спросить кошку, – сказала я, склонившись над Гостем. Моё лицо было всего в нескольких дюймах от его лица. – Я не знаю, что ты видишь, когда смотришь на меня так. А ты знаешь, что вижу я, когда смотрю на тебя?

Его лицо сделалось непроницаемым.

– Я вижу уродливое, злобное существо. – Я выплюнула слова, как будто они были отравой. – Дьявольское отродье, чудовище. Наш Томас был красив. Красив настолько, насколько ты омерзителен.

Сидевшая на живой изгороди сорока склонила голову и, поглядев на меня, захлопала крыльями, как будто приготовилась улететь к Доброму Народцу. Нет, пока Томас остаётся пленником Доброго Народца, я не должна грубо разговаривать с Гостем и не должна причинять ему никакого вреда.

Мама подошла к двери и выглянула наружу.

– У вас там всё в порядке? – спросила она, имея в виду: Гость в безопасности?

– Всё хорошо, – солгала я.

При звуке маминого голоса Гость начал визжать, лягаться и махать кулачками. Склонившись над ним, мама с трудом взяла его на руки, как будто он стал для неё слишком тяжёл.

– Неужели снова проголодался?

В ответ он ударил её кулачками и разорвал ей на груди платье.

* * *

Тем вечером маме едва хватало сил, чтобы съесть ужин. Её глаза запали в глазницах, став почти такими же, как у бабули Хеджпат, а под ними залегли синие круги. Её волосы, когда-то густые и блестящие, висели безжизненными, нечёсаными прядями вокруг бледного лица. Платье теперь болталось на ней как на вешалке.

Поздно вечером я написала маме письмо:

Я взяла Гостя и отправилась искать Томаса. Не волнуйся, со мной ничего не случится. Я приведу Томаса домой и оставлю Гостя там, где ему место.

Пожалуйста, ешь и отдыхай, пока меня не будет, и набирайся сил.

Твоя любящая дочь Молли.

Я тихонько положила в холщовую сумку каравай хлеба, кувшин молока и кувшин воды, ломоть жёлтого сыра и шесть яблок. Я не осмелилась взять больше, потому что у нас и без того было мало еды.

Я потрогала медальон, спрятанный у меня под платьем. Возможно, я смогу обменять его на что-нибудь с Добрым Народцем. Как сороки и вороны, они наверняка обожают блестящие вещи.

Я на цыпочках подошла к колыбели. Гость лежал неподвижно, но его глаза были открыты и светились в темноте, как у кошки. Опасаясь, что он закричит и разбудит маму, я плотно завернула подменыша в одеяло и перебросила свёрток через спину. Он даже не пискнул. Без единого звука он позволил мне вынести его из дома.

Грунтовая дорога в лунном свете казалась белой, а заросли наперстянки по обеим сторонам – чёрными. Всё остальное как будто растворилось в оттенках серого – поля, словно лоскутные одеяла, устилающие склоны холмов, каменные ограды, трава. Единственным звуком, доносившимся до моего слуха, было уханье совы где-то вдалеке.

На вершине Холма Кошкиного Хвоста я обернулась и бросила взгляд на наш дом у его подножия: отсюда дом показался мне совсем крошечным. За всю свою жизнь я не провела ни единой ночи без мамы. Теперь же я собралась отправиться в странствие, не имея ни малейшего представления о том, куда я пойду. Или когда вернусь назад.

Если вообще вернусь.

Но я побрела дальше вниз по склону в сторону деревни. Лунный свет серебрил соломенные крыши домов. В окнах было темно. Ни в одном я не заметила горящей свечи. Я чувствовала себя грабителем, крадущимся от дома к дому, выбирая, кого бы обокрасть.

Где-то в узком переулке залаяла собака. С высокой каменной стены на меня блестящими глазами посмотрела кошка. В одном из домов кто-то храпел так громко, что это было слышно даже на улице.

Я на минутку остановилась, чтобы удобнее закинуть на спину свёрток с Гостем. Он по-прежнему не издал ни единого звука, лишь сжал пальцы и впился ногтями мне в плечи. Ощутив его дикий нрав, я ускорила шаг. Чем раньше я найду Добрый Народец, тем скорее избавлюсь от этого существа на моей спине.