Погладив свою машину еще немного, отец Дину перевел разговор на другую тему:

– Это новая модель. Додж. Как-нибудь возьму тебя прокатиться, высажу тебя у колледжа и поеду в суд. Не поверишь, какой у нее мягкий ход, как будто на барже плывешь.

– Ты же знаешь, я предпочитаю ходить пешком. Если бы мы были созданы для больших скоростей, рождались бы с бензобаками вместо желудков.

Отец Дину неодобрительно потряс головой, раздувая щеки и шумно выдыхая:

– Знаешь, Нек, мы дружим с тобой с детства, но я все равно тебя не понимаю. Рано или поздно тебе придется расстаться со своими фантазиями. Самое время начать вкушать все радости жизни.

У Арджуна Чачи было округлое брюшко, пухлые щеки и нос с неизменно раздутыми ноздрями, под которым топорщились черные пышные усы. Маленькие глазки его зорко смотрели на мир. Каждое утро к нему домой являлся брадобрей, в чьи обязанности входила укладка арджуновских волос с приданием им необходимого лоска, бритье, подравнивание усов и стрижка растительности в носу. Перед тем как отправиться в суд, Арджун обрызгивал себя одеколоном «Олд спайс», и всегда можно было заранее догадаться о его присутствии по тянувшемуся за ним душистому облаку. «Никто не может обвинить меня в том, что я не получаю удовольствия от своих денег, – говорил Арджун Чача с улыбкой, – надо знать не только, как зарабатывать деньги, но и как их тратить».

– Каждый вечер перед сном я стою у открытого окна и вглядываюсь в темноту – дует летний ветерок, полумертвые деревья все в пыли, но я знаю, что на рассвете растения польют, машину вымоют, а коров подоят, манго почти созрели, у меня пять дел в производстве, нужно встретиться с десятью клиентами, провести собеседование с адвокатами, нанять поверенных, организовать работу на суконной фабрике в Канпуре и на полях хлопка и сахарного тростника. Все эти мысли проносятся в голове, и я просто диву даюсь – это же мое собственное королевство, мною выстроенное и полностью от меня зависящее.

– Так и есть, так и есть, – пробормотал отец, пытаясь как-то закончить разговор. Он должен был отвести меня к глазному врачу на осмотр. Я был только рад задержке. Проверки зрения были хуже школьных контрольных. В школе у меня была хоть какая-то надежда на приличную оценку. При проверках зрения надеяться было не на что.

Отец Дину между тем прощаться не спешил. Он только-только разошелся, – адвокат, о чьем легендарном красноречии и британском акценте слышали даже в далеком Высоком суде Аллахабада.

– Дело не просто в комфорте, Нек. Я думаю о тех тридцати пяти, за которых несу ответственность, и мою грудь распирает от гордости. – Он хлопнул себя по своему нехуденькому торсу. – Худосочный братец, лентяй и пьяница, который крутит любовь под каждым кустом. Писатель! Знаменитость! Знаешь, что он пропивает всё, что сумел заработать, всё до последней пайсы?[34] А еще есть моя престарелая мать, мои тетки, работники. Много их. Как подумаю о поварах, о горничных, о шофере – слышу ровный спокойный гул, как у работающего мотора добротной машины, из тыльной части дома. Кто бы еще позаботился о выжившем из ума старом стороже, как это делаю я? Кто бы еще содержал Муншиджи? Этого дурака-конторщика, который у меня с отцовских времен служит! Как только я беру их на свое попечение, – они знают, что могут во всем на меня рассчитывать. Но у них есть определенные правила. Каждой собаке, кошке, корове, каждому человеку нужны четкие правила. – Он сжал увесистый кулак и выставил его перед собой. – Вот где железо, Нек, под шелком и бархатом. Что нужно семьям, что нужно этой стране, так это мягкая диктатура. Вот и все. Народ говорит – прогоните британцев, они тираны. Я говорю – пусть остаются. Их не будет – наступит анархия. Стоит мне отдать распоряжение – это все равно что закон, друг мой, – кровь из носу, а выполнять надо. Гаятри – девушка бойкая. Но ее окружение! Когда ты уже примешь командование своей семейной лодкой на себя?