Кролик перебежал через комнату и, как кошка, попросился к горбуну на колени, умостился там и, шевеля длинными ушами, смотрел на меня с любопытством; и от этого белоснежного кролика, ластящегося к рукам мучителя и убийцы, от молчаливой глыбы непонятно откуда взявшегося здесь Левченко, от трясущихся тонких ноздрей Ани и слепых ее огромных зрачков, от серой рожи Чугунного, от вурдалачьего пристального взгляда старухи Клаши и безмолвного жуткого смеха горбуна - от всего этого и от кровавой мути в моей голове показалось мне на миг, что ничего этого не происходит, что все это - продолжение какого-то кошмарного сна, ужасной привидевшейся дури, что все они небыль, выдумка: надо просто потрясти сильнее башкой, встряхнуться, вырваться из цепких объятий страшного сновидения - и все они, все это гнусное гнездовье исчезнет бесследно, навсегда...

Но не стал я трясти башкой - они мне не привиделись, и кровь по моему лицу текла самая настоящая. Мама, ты слышишь меня, мама?! МАМА! МА-МА! Мамочка, я очень устал...

Не назначат тебе за меня пенсии, мама... Она ведь тебе и не нужна совсем... Тебя ведь уже четыре года нет... И я даже не знаю, где твоя могила...

МАМА! ЗАСТУПИСЬ ЗА МЕНЯ - НЕТ У МЕНЯ БОЛЬШЕ СИЛ!..

Мамочка! Неужели у них тоже были матери?..

Расписочку получил? - мирно спросил горбун.

- Получил, спасибо большое...

- Теперь веришь мне на слово?

- Нет, не верю...

Не видел я, как мигнул он Чугунной Роже, и тот сзади ударил меня сложенными вместе кулаками по шее - от такого леща снова я брякнулся на пол и, сплевывая на белые доски красно-черные сгустки, сказал:

- Папаша, дорогой, не верю - рви меня на на куски...

Горбун, задумчиво глядя на своего снегового кролика, сказал:

- Люблю я кроличков, божья тварюшка - добрая, благодарная, ласковая. И к смерти готова благостно. А вы, людишки, все суетитесь, гоношите, денег достигаете...

- Засуетишься, пожалуй.- И старался я скорее встать на ноги, чтобы они не топтали меня перед смертью, последнему поруганию не подвергли; и билась во мне мысль, неустанная и громкая, как мое сиплое дыхание: умереть мне надо, как жил, стоя!

- И зря, и зря! Ты бы о душе подумал,- сказал горбун, зажал в ладони белую кроличью головку и, еще почесывая у него за ухом большим пальцем, взял со стола вилку и мгновенным движением ткнул кролика в красную дрожащую пуговку носа, и я видел, что проступила только одна крохотная капля крови - и весь этот пушистый, теплый ком жизни вдруг судорожно дернулся, вздрогнул, пискнул еле слышно. И умер.

Горбун поднял его с колен за уши, пустым белым мешком вытянулся зверек в его руке.

- Хорош,- сказал горбун.- Фунтов десять...

Бросил его бабке-вурдалачке и сказал тихо:

- Затуши с грибами.- Резко крутанулся ко мне, зыркнул глазом воспаленным:- Понял, чего ты стоишь на земле нашей грешной?

- Понял,- кивнул я.- Вот ты завтра и пошли кого-нибудь из своих архаровцев в сберкассу - положить на мое имя деньги. Сорок тысяч. И будут у нас полная любовь и доверие друг к дружке. И послужу тебе на совесть...

- Ну и упрямый же ты осел!- засмеялся белыми деснами горбун.- А на что тебе сберкнижка?

- В ней вся моя надежа, что не пришьете меня потом, как падаль ненужную.

Денежки-то эти вам с моей книжки не выдадут. Так ведь? А коли Фокса высвободим, они мне еще сгодятся. Да и он сам, даст бог, мне чего-нито подкинет. Нет, мне с вами без сберкнижки никак нельзя...

- Черт с тобой, кулацкая морда!- сказал с каким-то облегчением горбун.Противный ты жмот, смотреть на твою жадность крестьянскую отвратно.

- Тебе на твоих харчах, может, и отвратно, а я тоже белый хлеб с мясом люблю...

- Цыц, дурак! Ты, Промокашка, завтра к восьми пойдешь в сберкассу, положишь на его имя двадцать пять кусков - пусть подавится ими, жмот... Сберкнижку принесешь мне...