Ещё успеваю увидеть, как распахивается дверь и внезапно наступает тёмная безлунная ночь. Несколько мгновений я парю над царством мрака и безмолвия, а потом проваливаюсь в объятия тьмы.

НЕПОНЯТНОЕ

В ноздри бьёт дикий смрад, и я выбрасываю руку вперёд, пытаясь остановить нападение твари, подкравшейся из мрака. Где-то во мгле заливается хохотом невидимая женщина, а мои конечности опутывает липкая паутина. Проклятье! Значит мы так и не смогли выбраться из проклятых переходов и сейчас…

— Да держите же его! Ни хрена себе, силища!

— Лёня, очнись! Да очнись же ты, чертяка!

Что-то вонючее снова обжигает ноздри, и я открываю глаза, обнаруживая над головой качающийся потолок, с какими-то хитрыми девайсами, явно медицинского назначения. Надо мной склоняются двое: Фёдор и парень в голубом халате, который качает головой и потирает запястье.

Когда туман в глазах окончательно расходится, вижу ещё пару медиков, удерживающих мои руки. Физиономии у всех — встревоженные. Даже немного испуганные.

— Очнулся? Вот и хорошо, — парень прекращает тереть запястье и показывает мне пальцы, — Сколько видишь?

— Три. Всё нормально, — делаю попытку встать, — Да отпустите!

— Можете отпускать, — парень пристально вглядывается в моё лицо, — Показалось, что ли…У тебя голова не кружится, ничего не болит?

Сажусь и тут же вижу Егора, на физиономию которого присобачили кислородную маску, а ногу сунули в бледно голубую колбу с амортизаторами. Хоменко в сознании и показывает большой палец. Оптимист, мля. Трезвый месяц тебе гарантирован. Мы, судя по всему, едем в медицинском фургоне, который раскачивается из стороны в сторону. В окошках, под потолком, видно серое небо и мелькающие стены домов. Значит, мы уже в городе.

Фёдор облегчённо вздыхает и оборачивается туда, где трое медиков что-то оживлённо обсуждают, посматривая в мою сторону. Слышу: «чёрный», «роговица», «склеры».

— Что там у меня с глазами? — спрашиваю командира, а он только пожимает плечами.

— Сейчас то нормально, а вот когда только очнулся…Помнишь, я тебе ещё тогда сказал? Такое ощущение, словно глазницы залили чем-то тёмным, типа смолы.

— Бред, — качаю головой, — Всё же нормально.

— Ладно, — Фёдор хлопает меня по плечу, — Пройдёшь осмотр — и всех делов. Этому охламону тоже повезло: надкол — ничего серьёзного.

Медики приходят к какому-то консенсусу и один из них начинает многословно и непонятно разговаривать с телефоном. Обилие неизвестных терминов и тихая речь делают подслушивание бесполезным занятием.

— Дело-то — дрянь, — сообщает Фёдор и потирает виски. Физиономия командира измазана бесцветным гелем — заменой зелёнки и блестит, точно рядом сидит манекен, — Такой прорвы трёхсотых сроду не было. Как минимум, треть Управления уложили в лазарет.

— Жабы намудрили?

— И они, и наши доблестные учёные, — Молчанов внезапно и зло бьёт кулаком по ладони, — Пока ты валялся в отключке, со мной связался Папа. Очень хочет видеть всех, — командир косится на соседнюю койку, — За исключением этого инвалида.

— С Надькой всё в порядке?

— Что с ней станется, с твоей Надькой, — физиономия кума на миг становится испуганной, точно он сболтнул лишку, — Уже в Управлении, у Папы. Ломилась к нам, типа мы все — одна большая семья, так её выпихали взашей. Плакала, дура. Особенно, как тебя увидела: покойник-покойником.

— Надо будет обязательно показать Папе этого чёрного урода, — бормочу я. Воспоминания о драке просачиваются понемногу, словно на пути потока памяти кто-то установил прочную дамбу, — Это же надо. Никогда такого не видел раньше.

— Никто не видел, — сумрачно вздыхает Молчанов и вновь лупит себя по ладони, — Подробно Папе расскажешь. Ты то запомнил побольше нас, обоих.

— Что значит: расскажешь?